Внимание случайного прохожего наверняка привлек бы застывший у парапета рослый человек в рубахе, украшенной светящимся биоценозом верхней юры. Человек очень сосредоточенно (как и подобает внимательному наблюдателю) вглядывался в темноту открытого моря… закрытыми глазами. Что видит он сквозь платно сомкнутые веки? «Да, — спросил себя Кир-Кор, — что же я вижу?..» Он никак не мог определиться в пространстве поля зрения Марсаны. В темной, овальной, подобно очертанию глаза, вселенной виде лось нечто округлое, еще более темное, кое-где пронизанное лучистыми звездочками проблесков…. Аура Марсаны, увы, не обладал поисковой реактивностью — дикая и потому беспомощная как младенец аура, и наивно было бы ждать от нее осмысленной пиктургии. Даже в ответ. С другой стороны, чтобы младенец мог развиваться нормально, с ним надо общаться. Бережно, не пугая. Для начала, к примеру, совместить аурические спектры зрительных восприятий в инфракрасном диапазоне. Чем длиннее «фитиль» — тем ярче охватное «пламя», избравшее своим камертоном «фитиль» чужой ауры.
Кир-Кор, не зная еще, что из этого выйдет, мягко задействовал пиктургический резонанс и тут же вызвал у себя в висках специфическое состояние, грубой аналогией которого можно считать физическое состояние брошенной на воду сухой губки…
В овальной вселенной зрения Марсаны что-то произошло. Что-то сдвинулось, словно сошла пелена, округлая темнота приобрела коричневатый оттенок, а верхняя часть овала заметно побагровела. Кир-Кор чуть усилил резонансный нажим и резко расширил спектры основных восприятий. С внезапной ясностью он увидел вверху подсвеченную багрянцем палубу катамарана и на несколько мгновений потерял ориентировку в пространстве. То ли палуба над головой, то ли он завис над палубой вверх ногами… Подрабатывать пиктургический ракурс он не решился — оставил как есть.
Из каюты вышла вверх ногами вишнево-красная фигура с каким-то свертком в руке. Послышалось шипение баллончика — сверток уродливо вспух, прилип к перевернутой палубе вогнутой глыбой. Пневмокресло, понял Кир-Кор.
Возглас Марсаны:
— Матис!..
— Что случилось?
— С тобой! Посмотри на себя! О, небо!.. Взгляни на свои руки!
Матис, помедлив, спросил:
— Что я должен видеть на них в темноте?
— Ты светишься, как раскаленный идол из металла!
— Да?.. Как Молох?
— Смотри, и с морем что-то случилось!.. Неужели не видишь? Красновато-коричневое и кое-где прозрачное в глубине… И звезды какие-то странные…
— Позволь… а с тобой ничего такого?.. — обеспокоился вишнево-красный Матис-Молох. (Действительно, непривычное и, наверное, жутковатое зрелище для Марсаны). — Ты сядь, пожалуйста, сядь.
— Мне надо сесть, — согласилась Марсана. Пневмокресло дернулось, исчезло, и вместо него Кир-Кор увидел у себя над головой протянутые к бортовому канату длинные, налитые пурпурным свечением ноги. — О, смотри, и я с огоньком! — Она растерянно рассмеялась. И тут же оборвала смех.
— Перегрелась на солине? — предположил капитан.
— Ничего подобного. А вот если… Может, внушение?
— Откуда?
— Мне кажется, все это — результат общения с Кириллом. Есть в нем что-то такое… магическое.
— Ты это как-нибудь ощутила? — с тревогой спросил светящийся Матис. Присел на корточки, словно приклеился к перевернутой палубе головой вниз, как летучая мышь, положил рядом спикард. На багровом лице — рубиновые яблоки глаз.
— Перед тем, как все вокруг покраснело, я очень явственно слышала свое имя. Будто голос Кирилла… И после этого… так странно…… Может, я сошла с ума?.. Чувствуешь? Умопомрачительно пахнет левкоями… Нет, аромат пуэрарии.
— Пуэрарии!.. — протянул Матис. — П-понятно…
— Что «понятно»? Ох, ну и вид у тебя!
— Это тебе, кузина, привет с Театрального.
— Какой еще привет?
— Аурический. Точнее — ментааурический оклик.
— Чуточку бы яснее, кузен…
Матис молчал.
— Взялся говорить — договаривай!
Матис молчал.
— Помнится, ты осмотрел его стетосканом. И что же?..
Матис упорно молчал.
— Что? — настаивала Марсана. — Два сердца? Ганглии кислородной абсорбции? Сатиллитовый надселезеночный суперганглий? Что?
— Ничего, — сказал Матис. — Кирилл был непроницаем.
— А стетоскан твой в порядке?..
— Думаю, да.
— Поворачивай на Театральный, — тихо распорядилась Марсана. — Почему ты мне ничего не сказал?
Матис молчал.
— Я сказала, поворачивай! Или хочешь, чтобы я самостоятельно, вплавь?
— Нет, — выдохнул Матис — Не надо. Не заводись. Даже если он действительно грагал…
— О, я безмозглая водоросль! — простонала Марсана. — С первого взгляда было заметно, что он не просто дигеец!..
— На твоем месте я сперва поразмыслил бы, зачем он так стремился на Театральный.
— Знаю зачем. Догадалась. Не настолько же я водоросль! Увы, там его ждет мощное разочарование.
— Это его забота, — сказал Матис. — Его. Понимаешь?
Теперь помолчала Марсана.
— Обезоружил меня ты своей правотой, — наконец признала она.
— Ты умная женщина, — с грустью в голосе резюмировал Матис.
— Я талантливая. Так талантливо усложнять себе жизнь…
— Поэтому я обязан рассказать тебе одну вещь, которая… либо излечит тебя…
— Продолжай. Либо?..
— Либо усложнит твою жизнь еще больше.
— Я слушаю.
— Слушать легко, а вот говорить… Я обещал твоей матери не говорить тебе этого. По крайней мере, еще три года.
— Матис, ты меня ужасно заинтриговал.
— Ей хотелось, чтобы ты не знала этого вообще.
— По крайней мере — до своего тридцатилетия?
— Да.
— При чем здесь мой будущий юбилей?
— А позже эта сокрытая информация не будет иметь для тебя прикладного значения.
— О, мой интерес вырос втрое, Ты решился нарушить табу самой обожаемой из своих многочисленных теток!..
— Не осуждай ее, в пользу табу есть веские доводы. Вернее — были. Она «виновата» в одном: хотела видеть свою дочь счастливой.
— И вдруг сегодня этому помешало некое обстоятельство?
— Еще нет, но… Я не слепой, Марсана.
— Приятно мне это знать.
— Я тебя хорошо понимаю. Конечно — молодой, эффектный грагал. Если он и в самом деле грагал. Море ясноглазого обаяния… Они чрезмерно обаятельны здесь, у нас на Земле. Но там… Может быть, так, у себя, они не совсем такие или совсем не такие, кто знает. Может, недаром их пытаются отгородить от нас запретительными параграфами «Конвенции Двух».
