Моя мама в моем измерении не легла бы спать, пока не вернулся сын. Она волновалась бы, искала бы уже по дворам… Что я убегу, она опасалась всегда. По утрам спрашивала:
— Валек, скажи… все будет в порядке?
Это означало: "Валек, ты нынче не исчезнешь?"
— Да-да. Не беспокойся, мам.
Я думал, что говорю правду.
Исчезать я не собирался никогда. Это выходило вдруг. Что-то вселялось в меня и давило, и жгло, и идти домой я просто не мог… Случалось это, когда мне не везло… Дело в том, что родители мои — люди чрезвычайно везучие,
"Везучие" — если бы это слышал папа, то сказал бы, что это совсем не то слово и что таких людей не бывает вообще, а бывают талантливые, трудолюбивые и добрые… Можно подумать, что сам выбираешь, каким родиться тебе…
Мой папа, например, читал серьезные книги с трех или даже, кажется, с двух лет. Зато как он меня запрезирал, когда я в четыре года не справился с простыми слогами!
— Ах ты неуч! Неграмотный несчастный кретин!
В тот раз я еще не убежал, а только залез под тахту. Там во тьме было спокойнее. И, подавив в горле слезы, я объявил оттуда: ничего, мол, ты, папка, не знаешь, а я уже в девятом классе!.. Должен же я был чем-то его поразить!.. Но тут вмешалась мама,
— Антон, не кипятись, — засмеялась она. — Ребенок имеет право на фантазию!..
Нет, у меня прекрасные мои мама и папа. Но когда на контрольном опросе по географии выясняется, что я недопонял про широту и долготу… Или когда на классном часе встает вдруг Ирочка Петрова и предлагает кандидатуру Моторина в редакторы стенгазеты отклонить, поскольку он — Моторин — человек в общем малоавторитетный… Вот тут как-то сразу понимаешь, что с моими родителями такого не было и не могло быть. И так ясно представляются их лица — пренебрежительно-удивленные…
А с другим Валей Моториным ничего такого, видно, не случалось. Или, может быть, случалось очень редко, да и тогда он умел собой управлять… Во всяком случае, он был меня положительнее. Но зато его папа…
— Валек! Выпей молоко сейчас. Не оставляй.
Голос у другой мамы был не такой, как у моей, — хрипловатый и грустный. Сейчас это было особенно заметно. Грусть, сгустившись, будто висела в воздухе…
Я уже знал, что это может значить. И, бросив взгляд в угол, убедился, что прав: под вешалкой сиротливо стояли мамины лодочки, а папиных полуботинок там не было…
Нет, как этот положительный человек — мой двойник — допустил, чтобы его папа ходил-гулял где-то в первом часу ночи?..
От возмущения я захлебнулся молоком, брякнул кружкой о тумбочку и нырнул под свое одеяло. Что другой папа исчезал не по делам, было абсолютно ясно, потому что в моем родном мире мой собственный папа и на работе задерживался, и в командировки уезжал, и куда-то еще, но грусть в квартире от этого не поселялась.
Меня бил озноб. Но я заставил себя не дрожать и сказал: "Чего это ты расстраиваешься из-за чужих Моториных? Пусть живут как хотят. Ты все равно что-нибудь да придумаешь и возвратишься к своим…" Это было резонно, если бы не слышать поскрипывание маминой тахты. Другая мама не могла уснуть и прислушивалась, не хлопнет ли входная дверь, и глядела в темноту измученными глазами.
* * *
Папа пришел через час. Лязгнул замок, папа постоял в прихожей и на цыпочках двинулся в ванную. Пол у нас (и у них) скрипит. Если идти на цыпочках, скрипит еще сильнее. Но мама затаилась, будто не слышит, а спит. А папа разыгрывал, будто верит, что она спит, И так они оба притворялись… Мне хотелось завыть.
Я сунул голову под подушку и не слышал, да и не хотел слышать, как он там мылся, как укладывался… Только успокаивал себя: "Это не мои родители. Не мои!"…
И тут пришла мысль, которая, собственно, должна бы была явиться с самого начала: раз я перенесся в этот мир, значит, другой, здешний Валя, очутился в моем. Мы поменялись… Скорее всего, закон природы, которого еще никто пока не знал, но который управлял нашими с ним перемещениями, не разрешал, чтобы мы оказывались в одном мире — оба вместе… Стоило лишь представить, как мы являемся с ним в школу — два совершенно одинаковых рыжих и патлатых Вали — и просим хором: "Эльфрида Григорьевна! Разрешите отработать за промотанную практику?" Вот была бы потеха…
Я даже хихикнул, И услышал вдруг ответный звук. Он шел с полу, будто там тоже кто-то давился смехом… Может быть, кот? Соседский кот Пит запрыгивал иногда ко мне в форточку.
— Кис-кис-кис, — такого приглашения хватило бы, чтобы Пит прыгнул на меня всеми лапами.
Прыжка не последовало… Но странный звук возник опять. Теперь он был ближе, кроме смешков слышалось шуршание, будто кто-то полз…
— Кто?.. Кто здесь? — Я сел. И замер: у моих тапочек, подмяв коврик, лежал я сам!.. Нет, мое отражение — другой Валька Моторин.
* * *
Не так уж мы были и похожи: он выглядел лет так всего на одиннадцать, а ведь я (это признают все) мог иногда сойти за семиклассника. И лицо у него было не совсем мое — нос глядел вбок.
— Слушай, — шепнул он, — я вырвался к тебе на секундочку. Луч пока не доползает… А ты вот что, ты не бросай больше писем… Хорошо еще, что поймал я сам…
Он держал в руке мой конверт — значит, все-таки дошло…
— Учти, если под лучик попадет только кто-то один, то мы все равно переместимся оба. Это называется "пространственная пара"… За твой разбитый магнитофон досталось, кстати, мне…
"Почему он ползает?" — тупо думалось мне. Это почему-то заинтересовало меня больше всего, я раскрыл было рот, чтоб спросить. Но губы, оказывается, одеревенели и не шевелились… А двойник все лежал на сбитом коврике и бубнил:
— Еще прошу, ты не бегай больше из дому… Нет, правда… А то, знаешь, моя мама…
Ну, это уж было слишком! Во-первых, в чужом мире я и вообще не бегал еще ни разу. А во-вторых, подумаешь какой выискался заботливый сынок!.. Я бы так ему и сказал, а он как зашепчет вдруг быстро-быстро:
— Валь! Вспомни!.. Помнишь вокзал? А там папа и нервная… как ее?.. Лидия… Лидия…
Лидия? Это имя не говорило мне ничего. Но он пытался, видно, припомнить еще и отчество и очень торопился. За его спиной возник откуда-то и пополз длинный лучик…
— Это важно, слушай… Лидия… Ли…
Луч коснулся Валиного затылка. И оба исчезли: и Валя, и луч. На месте, где только что лежало его тело, остался лишь мятый коврик.
Проснувшись чуть свет, я долго глядел на складки половика, они будто обрисовывали мальчишескую фигуру… История с чужим магнитофоном, о которой говорил мой двойник, произошла со мной еще в моем измерении, а в этом другом измерении с другим Валькой ничего такого, видимо, не случилось. Вот почему никто здесь об этом даже не вспоминал. А история была жуткая. И то, что я угодил в этот другой мир, вышло в конечном счете именно из-за нее.
