Ружьё, вывешенное на стену, в последнем акте стреляет; клыки, ни с того, ни с сего вдруг выросшие в размерах, предназначены грызть и кусать. Я бросился на смятую постель и начал бешено вертеться, вызывая в фантазиях воображаемые жертвы — большей частью знакомых женщин. Охватившая меня агрессия имела явно сексуальную окраску. Обычно человек беззлобный и безобидный, я пришёл в ужас от этих мыслей и попробовал отвлечься, вызывая в памяти различные благопристойные случаи из прошлого. И сразу же всплыло кошмарное воспоминание о банде егерей, которые изготовились по самые уши загнать мне в сраку оглоблю. В голове зазвучали озабоченные выкрики: "Кол! Уберите эту жердь, здесь нужен осиновый кол!" А я, покуда они спорили, чем, в конце концов, меня уестествить, ухитрился разорвать сеть, в которую меня уловили, и задал стрекача. Я нёсся, высунув язык, сквозь ночной дремучий ельник, а сзади доносились бранные выкрики, залихватский свист и лай охотничьих собак.
По всему выходило, что было время, когда я мог существовать не только в человеческом обличии, но и в чьём-то ещё — по всей вероятности, волчьем. Одновременно я не находил достаточных оснований считать себя изначально ни волком, ни кем-либо ещё из волшебных тварей, которые по неясной причине забыли на долгие годы, откуда родом, и привыкли, пребывая в неопределённо длительном отпуске, относиться к себе как к человеку. Этот вывод доказывает, что моя история началась в незапамятные времена, и, следовательно, можно с чистой совестью вести отсчёт с той самой незабвенной ночи (какая разница?), хотя её события происходили уже после откровения в лесопарке.
Итак, припомнив разные лесные подробности, я первым делом бросил взгляд на собственную кисть, в душе уверенный, что та уже обросла звериной шерстью. Кожа, тем не менее, оставалась гладкой; тогда, собравшись, наконец, с силами я заглянул в зеркало, из которого на меня посмотрело испуганное, дикое лицо, но это было моё лицо, привычное, такое, каким было вчера и позавчера. Я вернулся в постель, растянулся на простынях и стал вспоминать дальше. Образы, роившиеся в моём сознании, были сумбурны и недолговечны. Hесмотря на этот хаос, суть проблемы обозначилась с пугающей ясностью: я, не будучи человеком, мог на протяжении столетий принимать тот или иной облик, только предпочитая людской многим прочим. Мне не удалось установить, откуда вьётся эта зловещая ниточка. Временами в моей памяти возникал героический лубочный бородач, седой и якобы мудрый. Возможно, то был Мерлин, возможно — Перун. Если Мерлин, то выглядел он в точности такой гнидой, какой его рисует придурковатая «фэнтэзи»: славный белобородый старец в остром колпаке. Так или иначе, все мои последующие злоключения казались связанными с этой личностью, которая, обнаружив некогда загадочную субстанцию, бывшую мной — истинным мной, подвергла её колдовству или сделала что-то иное, руководствуясь неизвестными мотивами. С тех пор я обречён вести тоскливую, полную опасностей жизнь оборотня — я, заметьте ещё раз, не пользуюсь словами типа «волколак» или «вервольф», потому что во мне нет уверенности, что дело ограничивалось волками.
Чем не исходный пункт?
Можно зайти и по третьему разу. Я говорю о финале, но он достаточно условен, поскольку моя деятельность, оказавшись одновременно и бессмертной, и бессмысленной, не имеет права на финал. Конец ожидает меня как особь, живущую здесь и сейчас, однако смысл слова «я» в последнее время стал для меня настолько размытым и неопределённым, что не приходится говорить о полноценном итоге. Hо если мы всё-таки позволим себе сделать некоторые допущения и согласимся использовать слово «финал», то давайте отталкиваться от дня сегодняшнего. Я веду свой рассказ из камеры предварительного заключения, хотя что в нём предварительного? оно, безусловно, окончательное для таких, как я, пришлых. Пришлые, нездешние люди — это целая отдельная история, это явление, которое — решайте сами, в положительном или отрицательном смысле, уникально, потому что нигде, кроме этого городишка, не наблюдается — пока.
Если быть кратким, то дело здесь вот в чём. В городке, где я очутился, никто и никогда не пропадал без вести. Соответствующий розыскной отдел, положенный местному управлению внутренних дел по уставу, бездействовал, и городские власти с тем, чтобы чем-то занять его сотрудников, поручили ему решать прямо противоположную задачу. Повсеместная схема проста: был человек, пропал человек, человека начали искать, человека нашли, человек снова есть. В нашем случае всё оказалось наоборот: не было человека, появился человек, человека ищут, человека находят, человека снова нет. Так называемых пришлых людей в городе, сонном и солнечном, было пруд пруди, и отдел не справлялся. Так, между прочим, бывает и при проведении розыскными службами обычных поисков пропавших. Заявлений о пропавших много, а находят далеко не всех, да не всех и ищут, и многие из них лишь по весне всплывают кверху брюхом в городских водоёмах или получают название «подснежников», открываясь миру лишь с исчезновением снежного покрова.
Поэтому я, моментально причисленный в силу некоторых моих особенностей к числу пришлых, в данный момент нахожусь в упомянутой камере, ожидая незавидной участи. Впрочем, особенности здесь, пожалуй, не при чём — просто меня здесь никто не знал.
Да, отсюда, из этой точки, действительно видно многое, и я в неё еще вернусь; пока же позволю себе вновь сорваться с места и мысленно перенестись в неумолимое полнолуние, но не в то, о котором уже рассказал, а во второе, когда ко мне пришла Анастасия.
Мы познакомились недели за две до того. Познакомились в кафе, я принял её за гулящую и в целом не ошибся, хотя образ её жизни во многом отличался от сложившихся в моём сознании стереотипов. Я выбрал местечко снаружи, на улице, поставил перед собой кружку пива и благодушным взором обвёл шумный проспект. Мне всегда нравилось пить именно так, на виду у прохожих, даря им всепрощение и милость. Чувствовал я себя просто великолепно, и все тревоги, беспомощно разведя руками, отступили до поры на задний план. Hе успел я отхлебнуть из кружки, как всклокоченная блондинка, расположившаяся чуть правее и сзади, перегнулась через спинку плетёного стула и прицелилась в меня незажжённой сигаретой. "М-м", — неопределённо промычала блондинка, не видя нужды в членораздельной речи. Инстинкт побудил меня создать в ней эту потребность искусственно, и щелчок зажигалки ненавязчиво вплёлся в мой нечаянный, внезапный дискант:
"Если позволите, я буду счастлив угостить вас пивом".
Девица оживилась и, не успел я глазом моргнуть, пересела за мой столик.
