— Оставишь, — выдохнул Артём. — Первую очередь пропускаю.
Комариные шнобели сквозь «бамовские» комбинезоны действительно не проникали. Чего не скажешь о колючих стеблях сухостоя. Ну, казалось бы, откуда им было взяться в начале лета? Ан нет, нашлись и такие. Впрочем, по сравнению с блаженной неподвижностью, все эти мелочи, вроде уколов, ломоты в ногах и бесперебойного жужжания комаров над распаренным лицом, не стоили того, чтоб и языком ради них шевельнуть.
— Как самочувствие, ястребы Преисподней? — осведомился Большой, вкусно затягиваясь и выпуская сизый дымок сквозь полтины ноздрей.
— Как у покойников, — проворчал Андрей, не открывая глаз.
— И это правильно, — благодушно покивал Большой. — Умершим Ад не страшен, они свое отбоялись. Если сумеете это чувство на пару недель сохранить — очень хорошо.
— Сам-то как свои ходки переносишь? — полюбопытствовал Артём.
Большой равнодушно пожал плечами; сосна, о которую он опирался, жалобно заскрипела.
— По-разному, — сказал Большой.
Артём поднатужился и приоткрыл свинцовые веки.
— Тоже пугаешься? — удивился он.
— Если бы хоть раз испугался, — сказал Большой, — ты бы меня не встретил. Но временами очень домой хочется. Предчувствие беды — иначе не назовешь. Работать продолжаешь — куда деваться, а в уме держится. В нашем деле главное — пройти посередке, не струсить и вовремя унести ноги. Есть почти для каждого верная гибель в Аду — это страх, с детства всаженный в подсознание, страх неопределенности.
— Не понял, — сказал вдруг Андрей.
— Это когда боятся неизвестно чего. Тебя Букой в детстве пугали?
— А то нет!
— Ты знаешь, как он выглядит? Вот и я не знаю. Страх невидимый, неосязаемый, без цвета и запаха. И всегда готовый сожрать тебя с потрохами. В разных странах он зовется по-разному, но всюду присутствует. Кому-нибудь доводилось, по малости лет, встречаться с эффектом «невидимки»?
— То есть?
— Ну, вроде бы и нет никого, а вроде бы кто-то и есть. Шаги там, движение воздуха за спиной в условиях полного безветрия.
— У меня было, — твердо сказал Артём. — После школы раз в кино пошли. Сейчас уж и не помню, на какой фильм. Что-то душещипательно-индийское, двухсерийное и с обилием драк. От друзей своих я жил далеко, обратный мой путь к дому лежал мимо городского парка. Представляете: зима, полнолуние, полночь. Снег, как зеркало, лунный свет по окрестностям разбрасывает. Красота! И людей — никого! Скучно, знаете ли… Вдруг слышу — позади снег скрипит. Ну, оглянулся, на всякий случай, мало ли тут кого носит — врагов у меня и тогда хватало… — Артём протянул руку и принял от Большого вполне приличный окурок. — Я ж говорю — на полкилометра все насквозь видать. Да только нет никого. И шаги затихли, но не сразу, а через пару секунд. Что прикажете думать юному балде-атеисту? Поблазнило, думаю. Пошел дальше. Только слышу — хрусть, хрусть, хрусть… ведь идут же! Человек я десятка неробкого, бояться не боялся, так что явно не со страху мерещится. Ведь явственно слышу! Притормозил резко, стал, как вкопанный, уши навострил. Точно: пять шагов хрустнуло, и опять тишина. Ладно, думаю, сейчас мы для преследователя нашего маленький экспериментик устроим! Повернулся и — навстречу, туда, откуда звук доносился. С тем расчетом, что если просто звуковое эхо от снега отражается, то хруст опять позади начнется… — Артём затянулся дымком с такой жадностью, что явно перехватил, вытер рукой выступившую слезу. — Так нет же! Нет никакого эха. Свои шаги слышно прекрасно, а посторонних — ни-ни!
— Тогда ты решил заглянуть в парк, — полувопросительно, полуутвердительно продолжил Большой. — Наверняка кирпич какой-нибудь подобрал или доску поувесистей. Ворвался в ворота с «оружием» наперевес, а там — тоже никого. Да и хруст — за спиной, а не впереди. Вот тут ты и почуял, как мурашки на спине зашевелились. Или нет?
— Все в точности, — признал Артём. — За исключением мелких подробностей. Ничего я не подбирал, просто кастет на пальцы надел.
— Судя по тому, что живым тебя видим, — хмуро промолвил Большой, — до дому ты дошел осторожным, размеренным шагом, в бег так и не кинулся. Хотя сердчишко, надо полагать, даже не в пятках, а на кончиках пальцев стучало. Да, ты знаешь, какой он — наш Бука.
— Я знаю тоже, — сказал Андрей.
— О, в тебе-то я никак не сомневался! — усмехнулся Большой. — Ну, орлы, и кодла же у нас подобралась! Один другого фантазийнее! Если в Аду на Буку напоремся, всем троим — амба! Никто не поможет, еще, глядишь, и топить друг дружку начнем. Тёма, ты чего это с куреньем затягиваешь? Ты давай, не филонь, заканчивай поживее! Ишь, разлеглись! Подъем!
Солнце пекло немилосердно, прокалив сосняк до сухого знойного звона. Ветерок чуть пошевеливал желтые в кончиках желобчатые иглы, узловатые ветви застыли в каменной недвижности. Даже птицы примолкли, пережидая полуденную жару. Даже комариный писк порастаял. Лишь трудолюбивое гудение пчел изредка оживляло лесную тишь, да занудный трескоток теплолюбивого паута-кровососа.
Артём с ненавистью смотрел в широченную, как диванная подушка, спину Большого сквозь мокрые от пота ресницы. Он уже дважды останавливался, чтобы отхлебнуть воды из пузатой походной фляжки, обтереть салфеткой лицо. Большой взирал на эти задержки, неодобрительно хмурясь, но помалкивал. И правильно делал, в противном случае Артём, пожалуй, и позабыл бы о будущем вознаграждении ради мгновенной сладости полновесного, от души, апперкота.
Андрей тащился позади, не отставал, не скулил, только пыхтел, как паровоз. По едва заметной хромоте было ясно, что и вторую ногу он стер так же благополучно, как и первую, но крепится в пику Артёму. Время растягивалось в бесконечность, усталость наваливалась, будто пьяный тяжеловес. Большой же по-прежнему пёр по бездорожью, ломился сквозь подлески, с неожиданной медвежьей ловкостью форсировал небольшие болотца.
— Умный в гору не пойдет, — проворчал Артём.
— И в Ад не полезет, — огрызнулся вожак маленького отряда безумцев. И Артём впервые подумал, что в случае открытого столкновения Большой может оказаться очень опасным противником. Такой если разок зацепит, так наверняка покалечит, если совсем не убьет.
— Привал, — сказал Большой, аккуратно снимая рюкзак. — Андрюха, разуваться будешь потом. Сначала ставим кофе на огонек, а уже после того занимаемся остальными делами. Вот так-то, орлы. Все делается попутно — в том месте, куда мы с вами намыливаемся, время нужно экономить. Минутка к минутке, секунда к секундочке — глядишь, на часок пораньше смоемся. А лучше — на парочку.
