Первые дни Кукушонка не выпускали — боялись. Но где-то на десятый день он все-таки осмелел и сделал первый робкий круг над ущельем. Вернулся сразу же, скупо обронив:
— Мне ничего не угрожает. Они даже хотят, чтобы я полетал над Джаспером. Увидел, что там происходит. Вам рассказал. А я не могу…
И все-таки на следующий день он полетел. Вернулся в полночь. Своим тихим, грассирующим голоском больного ребенка сообщил:
— Затопило две угольные шахты. Сервы не справляются.
На двенадцатый день он заметил лесной пожар. Горела плантация боу — любимых и очень полезных плодов, которыми в основном кормили детей.
На семнадцатый день циклон, вовремя не остановленный метеоракетной службой, смел с побережья все устричные плантации.
На двадцать четвертый день умерли от голода заблудившиеся дети семейства Дальброков. Крылатые кони, посланные на поиски, опоздали. Да и чем они могли накормить детей?
На тридцать первый день в замке Шу началась эпидемия.
Слепые знахари были бессильны.
И все эти дни мона Сэниа, не присаживаясь, по восемнадцать часов подряд ходила взад и вперед по гулким пещерам подземелья, отражавшим своими золотыми сводами тусклый фосфорический свет ползучих грибов, угнездившихся на стенах…
На тридцать второй день не случилось ничего, вот только младшая сестра Флейжа, которая тоже ожидала ребенка, доползла до утеса, нависшего над морем, и бросилась вниз — видно, не хотела, чтобы ее малыш остался умирать от голода в кромешной слепоте, если он и появится на белый свет. Но конь Флейжа, неотступно следовавший за ней, успел раньше и подставил расправленные крылья, перехватив легкое, истощенное тело. Так что никто не погиб.
Но мона Сэниа, услышав об этом, упала ничком, и когда Юрг поднял ее, он впервые заметил в волосах жены тоненькие седые прядки.
Он отнес ее на убогое ложе, покрытое обрывками ветхих ковров, положил ее голову себе на колени, и всю ночь что-то негромко, напевно говорил… Юхан, прикорнувший за стеной из ящиков, старался не слушать — и не мог: Юрг рассказывал сказки. Наивные, полузабытые, переплетающиеся одна с другой, они сменяли друг друга до самого рассвета, и никто не знал, когда мона Сэниа заснула. Сон ее был крепок, и в черных волосах, на которые вот уже столько дней не опускалось привычное опахало аметистовых перьев, неподвижно застыл массивный гребень…
Юрг опустил голову жены на подушку, коснулся губами ее лба, как нечаянно сделал это в самый первый раз, и, мельком оглядев уже крепко спавшего Юхана, вышел из капища в узкую пещеру, где у золотой дверцы Гаррэль ожидал своего крэга, совершавшего ежедневный печальный облет обреченного Джаспера.
Юрг неслышно приблизился и положил руку на плечо юноше:
— Гэль, — сказал он, впервые осознавая, как непросто будет обычными человеческими словами выговорить все то, что он собирался. — Гэль, ты любишь мону Сэниа?
Юноша вскочил, порывисто обернувшись на этот негромкий голос. И Юрг вдруг подумал, что он впервые видит перед собой не восторженного юношу-пажа, а мужчину, на которого он может положиться. И вообще ему показалось, что он впервые рассмотрел его: стройный в талии, как бедуин, он был смугл до черноты, и эбеновые пряди волос вились по плечам, не прикрытым пестрым опереньем; и удивительно странными в этом темном обрамлении были глаза — светло-золотые, огромные, доверчивые, ни разу не обманутые…
— Почему ты молчишь, Гэль?
— Ты хочешь, чтобы я ответил, эрл Юрген?
— Сейчас это необходимо. Говори.
— Я люблю ее больше, чем ты, командор.
У Юрга перехватило дыхание. Ведь этот юноша был рядом с первого мига. И до этого часа. Смог пробыть.
— Когда первые лучи солнца упадут на стену ущелья, ты возьмешь мону Сэниа и отнесешь наверх, в замок, — проговорил он с расстановкой, делая над собой невероятное усилие, чтобы его голос звучал ровно и буднично. — Уложишь ее на постель и осторожно вынешь из волос гребень… Понял, Гэль? Массивный черный гребень. Сломай его и выбрось за окно. Вот, собственно, и все.
— А ты, командор?
— Юхан уже расчистил выход, ведущий к подножью башни.
Я, пожалуй, поднимусь на верхушку — давно собирался…
— До середины модно подняться на лифте, — пожал плечами Гаррэль, — быстрее и безопаснее. Там закрытая площадка, на которой…
Он осекся и замолчал, только сейчас поняв, что задумал командор.
— На которой я хотел устроить трапезную, совсем как у нас, на Земле… Может быть, вы так и сделаете, Гэль. Со временем. Но сейчас я поднимусь своим ходом, благо перила забраны крепкой решеткой. И буду наверху как раз в тот момент, когда над зеленым Джаспером встанет солнце.
— Командор!..
— Времени нет, мой мальчик. А сейчас запомни главное: я долго думал, сопоставлял и понял, что все, до чего я успел докопаться — это еще не тайна крэгов. Потому-то они и подбросили свой ультиматум, что я подошел к ней вплотную… или должен был подойти. Вот так. Ты — наверху, Юхан — здесь, в подземелье, вы должны ее раскрыть. Проследите каждый мой шаг. Подумайте, с чем я неминуемо должен был столкнуться в будущем. Тайна где-то совсем рядом. Ищите. Без этого Джасперу не жить.
Он протянул руку, намереваясь дружески и одобряюще потрепать Гаррэля по плечу, — и рука его не послушалась: перед ним стоял будущий муж его Сэнни.
Снаружи послышался шорох — возвращался Кукушонок. Юрг отступил на шаг, повернулся, бегом пересек пещеру и исчез прежде, чем Гаррэль смог его увидеть…
И вот — ступени. Бесчисленные, плавно вьющиеся вокруг центрального ствола башни, огражденные частой резной решеткой, сквозь которую не просунуть ни клюв, ни коготь. Но крэги не нападают, хотя, конечно, навались они всей этой многотысячной стаей, которая уже собралась вокруг башни, — и металл не выдержал бы, не то что деревянная резьба. Но крэги знают, что человек идет добровольно, и не торопясь. Может быть, они были бы рады, если б он шагал вверх помедленней — ведь это так упоительно чувствовать в своей власти то единственное существо, которое посмело восстать против них! И они купаются в лунном свете, они позволяют себе напевать, свиристеть, шелестеть крыльями, ворковать — море хаотических звуков и редкий удар крылом по решетке, чтобы человек вздрогнул. Но он даже не глядит в их сторону.
Он не прошел еще и половины пути, когда небо на востоке стало светлеть. Юрг прибавил шагу. Это он здорово придумал — взобраться на башню. Еще столько же вверх по стремительно бегущим ступеням — и он обессилеет, задохнется, и будет не так мучительно жаль молодого, натренированного тела, которое против води будет восставать и требовать борьбы. А борьбы не получится. Свое он уже сделал — начал. Раскачал. Растревожил. Теперь остается только уйти — ласточкой в рассветную голубизну, пьянящую пронзительной ночной свежестью после затхлости подземелья.
