Оглядываюсь по сторонам: – А что наш Змеюшка? Застрял где-то? – Не извольте беспокоиться, ваш бродь! Задерживается он, – Снег Метельевич кивает в сторону заснеженных холмов на востоке. – Телеграфировал, что обнаружил нечто интересное! Но обещал быть с минуты на минуту. Мы болтаем со Снеговиком о том и о сем еще некоторое время, когда снег на восточном склоне вспучивается и на свет появляется длинная, почти крокодильих размеров белая морда. – Это я ползу, Владимир Владимирович! – скалит острые зубы Снежный Змей. – Скорость движения тела десять сантиметров в секунду. Стало быть, полностью я прибуду примерно через четыре минуты. Змей почему-то убежден, что – кроме экстренных ситуаций, конечно! – вести разговор, не в полный размер появившись перед собеседником, – крайне невежливо. Поэтому мы со Снегом Метельевичем еще минут пять обсуждаем монтажные работы в Марсограде на предстоящие сутки, пока наш длинный друг полностью не выползает из холмов и не сворачивается кольцами на обочине дороги. Голову он держит вертикально, подпирая ее кончиком хвоста. – Ну, майн либер, – говорю я, – что ты там надыбал в подземных кавернах? Змей любит общаться на причудливой смеси немецкого и русского языков. У меня есть подозрение, что миниатюрная буровая установка, изготовленная в Германии по российскому заказу к марсианской экспедиции и бесследно пропавшая в глубинах Марса около года назад, была как-то утилизирована Змеем. К установке, помнится, прилагалось еще и руководство на немецком и русском языках. Снежный Змей отвечает за все подземные исследования. Он способен зарываться в марсианский грунт на глубину до ста метров и может исследовать естественные полости внутри горных разломов. – В трех километрах на восток от базы, на глубине десять с половиной метров обнаружил сеть подземных ходов, – Змей, наконец, перестает скалиться и становится сама серьезность. – Диаметр пятнадцать и шесть десятых сантиметров. Ходы извилистые, пересекаются друг с другом. Стенки очень гладкие. Настолько гладкие, что я даже заподозрил их искусственное происхождение. – Так… И твое мнение? Снежный Змей смешно морщит маленький лобик, шевелит мясистым кончиком носа. – Ну, не знаю, Владимир Владимирович… Ходы свежие, анализ вещества стенок дает время их создания в пределах лет сорока, не старше. Может быть, какие-то марсианские кроты? Гм, кроты, значит… У Снежной Королевы – горные гномики, вытачивающие пирамидки. У семейства Топтыгиных – мерпы с развитыми рукоплавниками. А у Змея – глубинные кроты. Ах, Марс мой, Марсище… А кое-кто из ученой братии еще пару лет назад считал его мертвой планетой. – Я продолжу исследования, пройдусь осторожно вдоль ходов, – Змей почесывает темечко кончиком хвоста. – Может и обнаружу что-нибудь занятное. – Но только не в ущерб основной программе исследований, – наставляю я. – Не увлекайся. И чтобы крайне осторожно. Без шума и пыли. – Земляным червячком буду скользить, Владимир Владимирович! – хихикает Змей. – Мышь спящая не проснется! Бросаю взгляд на «Павла Буре» на левом рукаве скафандра. Полдень с четвертью. По расписанию скоро обед. Пора возвращаться на базу.
6 – Вы отлично поработали, ваше высочество! – граф Земсков довольно потирает руки. – Всего десять дней – а сколько сделано! Посадка на Марс, два суточных рейда по планете, развертывание марсианской базы! Все на Земле в восторге! Изображение на экране четкое и яркое, с хорошей цветопередачей. Даже не верится, что расстояние между Марсом и Землей сейчас почти сто миллионов километров, и телесигналы пробегают его за пять с копейками минут – и это только в один конец. Я молча киваю. Беседовать не имеет смысла. Если задавать вопрос, то ответа придется ждать едва ли не десять минут. Поэтому общение между мной и Центром управления полетом сводится к монологам, разбитым на тематические блоки. Сейчас товарищ министра произносит приветственную речь по случаю выполнения мною программы десятидневного эксперимента. – Сегодня ровно в двенадцать по санкт-петербургскому времени мы вернем ваше сознание обратно, – продолжает вещать Земсков. – Для этого вам нужно будет примерно за десять минут до полудня занять место в пилотском кресле и надеть шлем с психодекодерами. Вся процедура обратного считывания сознания займет не более ста секунд. Еще около пяти минут уйдет на перемещение сигналов через междупланетное пространство – и вы на Земле! К вечеру мы разбудим ваше тело, и вы окончательно придете в себя. Два-три дня придется провести под надзором в медицинском центре, а потом вас отпустят домой. Товарищ министра делает паузу, собираясь с мыслями, и сообщает: – Кстати, ваше высочество, вы установили абсолютный мировой рекорд по пребыванию сознания в чужом теле. До марсианской экспедиции максимальный срок временного экспорта личности человека составлял всего двое с половиной суток. Теперь – уже более десяти. Это еще одно выдающееся достижение и российской науки, и ваше лично! Рекорд, значит… За прошедшую десятидневку я вжилась в тело клона. Первые дни было особенно интересно. Что, прежде всего, может заинтересовать юную девушку в мужском теле? Вот именно, и не нужно делать вид, что никто этого не понимает. На адаптацию мне милостиво дали сутки. А потом началась марсианская программа: посадка, выход на поверхность, строительство базы. За неделю я привыкла ощущать себя Владимиром Романовым. Даже в некоторой степени почувствовала себя его матерью. Духовной, разумеется. Гм, мама… Мамочка… – Милый граф, – мой вопрос улетает в пространство, – а что будет с клоном после моего возвращения? Ответ приходит через десять минут. – Это тело нам больше не нужно, – с улыбочкой сообщает Земсков. – Мужская особь выполнила свою программу. Высадка человека на Марс зафиксирована как приоритетное достижение Российской Империи. Поэтому мы умертвим клон сегодня вечером, после возвращения на Землю вашего сознания. Для вечерней кормежки приготовлена порция еды с быстродействующим ядом. Глаза графа сияют. Что ему какой-то клон мужского полу на далеком Марсе? Проект удался. Впереди – почести, деньги, награды… Уже не слушая дальнейшие объяснения товарища министра, я закрываю глаза и расслабленно откидываюсь на спинку кресла. Не хочу тревожить Земскова и его медиков-психологов, но последние двое суток со мной что-то происходит. Словно во мне проснулся еще кто-то. Очень странное ощущение: тело не только твое. Что это? Как объяснить? У клона прорезалось сознание? Мой слепок в чужом мужском теле начал жить собственной жизнью? Но этому телу в нынешнем виде двадцатилетнего юноши – всего две недели отроду. Какое может быть сознание у четырнадцатидневного клона? Чепуха… Мысленно собираю себя в комок: вот я, – Настенька, Настя, Анастасия, – а вот оно, тело. Живое, но без сознания. Только слышно, как размеренно стучит сердце: тук, тук, тук, тук. Собираюсь открыть глаза, но где-то в пространстве, на самой границе мироздания, вдруг ясно слышу: «Ммм… Мма… Ммам… Ма-ма…» Горячая волна бьет в лицо, а сердце ныряет в ледяную прорубь. Показалось?! «Мма-ма… Мама…» Срываюсь и скольжу в пустоте чужого тела. Я – Анастасия. Я выполнила марсианскую миссию и собираюсь домой. Здесь нет никого, кроме меня. «Мама…» О Господи! Это же… Мой брат… Володенька… Еще совсем маленький. Кроха, ребеночек. Но он десять дней был моим вторым «я». Жил полноценной взрослой жизнью. Его сознание «включилось». Не знаю, как и почему. Может быть, все дело в десятидневке, в этом пресловутом рекорде «экспорта сознания»? Не знаю. Ему плохо и одиноко. Он понял, он уже знает, что вечером его ждет что-то страшное, черное, холодное. Вечность небытия. Он жмется ко мне, пытаясь найти в моем сознании хоть частичку теплоты, частичку надежды и любви. И я отвечаю ему. Всем, чем могу. Всей моей женственностью и человечностью. Он радостно тянется ко мне, лучится теплом и светом. Маленькое солнышко. Как же я могу его оставить? Открываю глаза. Земсков по-прежнему что-то нудно вещает с экрана. Несколько минут отрешенно слушаю товарища министра, не понимая, о чем он говорит. А когда граф, наконец, делает паузу, четко и громко сообщаю батюшке-императору, Российской Империи и всему земному человечеству: – Я остаюсь в этом теле! Мы остаемся.
