Иван долго глядел на него спросонья. Потом пробурчал:
— Нет уж, ты сперва меня на могилку своди. Потом греться будем.
— Какую еще могилку? — не понял служка.
Иван махнул рукой. До него дошло: все страшное, горькое и радостное, и сын, и его смерть, и могила, все прошло в той жизни, в этой никто о нем с Аленой и знать не знает, и слыхом не слыхивал. Ничего не поделаешь, меняя прошлое, меняешь и будущее с настоящим. А ежели прошлое пришло из будущего, по петле, тем более. Ну и слава тебе, Господи! Алена осталась в своем XXXI-ом веке. Сын просто… просто не родился, он никак не мог умереть, значит, и печалиться не об ком. Иван прижал ладонью к сердцу оплавленный крестик. Тот был холодным, почти ледяным. Ну и пусть, он один будет помнить Олега. Этого достаточно! И хватит рвать жилы! Хватит изводить себя! Покой и соразмерность. Вот главное! Старый Мир живет в нем, как живут все миллионы пращуров, братьев и сестер его Рода! Пора выходить на свет белый. Жертвы не были напрасны. Там теперь все иначе… можно было бы расспросить этого бородатого в черном, но лучше своими глазами увидать. Никакой нечисти на Земле нет, и быть ее не должно, ибо он уничтожил Пристанище, не дав ему народиться, а преисподняя может войти на Землю только из Пристанища. Господи, неужели все?!
Он сомнамбулой поплелся к огромным дверям.
— Куда ты?! — закричал служка и ухватил Ивана за рукав.
— К людям, — ответил тот запросто.
Служка вытаращил глаза, побледнел еще больше, затряс подбородком.
— Ты чего? — спросил Иван.
— Нету… нету там никаких людей! Запамятовал ты…
Иван попытался улыбнуться. Но не сумел.
— А кто ж там тогда?
— Ты и впрямь беспамятный! Или больной… Демоны там. трехглазые да пауки. Позавчера приходил твой безрукий с псом поганым, говорил, еще хуже стало, дохлого урода шестипалого приволок с крыльями как у стрекозы…
Иван поморщился, соображая, что к чему, и вновь обретая способность видеть. Но машинально переспросил:
— Выползня, что ли?
— Какого еще выползня, не слыхал про таких. Уродца он приволок, каких в подземных заводах при прежнем еще Правителе выращивали, много их всяких было, разве всех упомнишь. Да только я обратно выкинул дохлятину, грех во храме эдакую держать-то! — Служка еще долго что-то говорил, размахивал руками, крестился, вздыхал.
А Иван стоял с расширенными и остекленевшими глазами. Ему не надо было выходить наружу, чтобы узнать обо всем. Он видел Землю. Но не черную и мертвую. А серую, уныло-непроницаемую, задавленную толстенным слоем клубящихся, низких, мрачных туч. По этой неприкаянной земле, среди дымящихся развалин опустошенных, разрушенных до основания городов и селений ходили, шныряли, ездили на уродливых решетчатых бронеходах трехглазые, брыластые, завешенные пластинами, чешуйчатые негуманоиды — воины Системы. Они лезли во все щели и дыры, в надежде разыскать уцелевших людей и тут же предать их долгой и мучительной смерти. Но чаще они натыкались на уродцев, что выращивали генетики-экспериментаторы, на самых невероятных и диковинных зверолюдей и монстров. Оголодавшие в подземельях твари набрасывались на трехглазых сами, схватки были то короткими, то затяжными, но почти всегда верх одерживали посланцы Системы. Молодых здоровых женщин убивали и терзали не всех, некоторых запихивали в капсулы звездолетов, вывозили, Иван знал, куда. Других приспосабливали тут же, по заброшенным подвалам и подземкам, развешивая их по стенам, подводя морщинистые хоботы под их животы, накачивая всякой дрянью… А ведь Светлана, бедная, несчастная, погибшая лютой смертью Светка, рассказывала ему, что видела своими глазами Вечную Марту — та была мертва! да, Вечная Марта умерла и успела превратиться в высохшую мумию, а ведь ей было обещано вечное блаженство! Теперь таких март было на самой Земле пруд пруди! Иван скрежетал зубами, стонал. Он уже знал, что то же самое творится по всем планетам, освоенным людьми, на многих было и того хуже. Нет выползней, нет студенистых гадин, нет тварей из Пристанища и их черной мощи, черной силы вырождения, нет… он уже было подумал, что нет и Черного Блага, но вовремя осек себя. Черное Благо было и до прорыва сквозных каналов! Вот в чем разгадка. Пристанища нет. Нет тайной двери из него в мир людской. Но выродки никуда не подевались! Они ушли в Иную Вселенную. Они, скрестившись с тамошними выродками, породили Систему. И они вернулись назад во плоти трехглазых! Только так. А на что он надеялся? Серая, безнадежная Земля! Продолжение Большой Игры! А он… он убрал лишь одного из игроков.
— Очнись! Что с тобой! — служка трепал Ивана за плечо.
— Все в порядке, — наконец выдавил тот.
— Это от голода, так бывает, — успокоил сам себя служка. И перекрестил Ивана.
— Это от слабости, — поправил его очнувшийся, — слаб человек.
— Воистину слаб! Откуда силы-то взять?!
Иван кивнул. Он не стал объяснять служке, что смертный может вобрать в себя все силы земные и небесные, может повелевать телами, душами, полями и материями, гасить и зажигать светила, но все равно — все равно! — он остается человеком, слабым человеком! Ибо сила не в силе… она в чем-то ином, чему еще нет названия, и что стоит за той самой Черной Чертой, незримо разделяющей в душе каждого такие же незримые, но сущие миры… Разве можно вообще это объяснить! Нет! Да и не время. И нет повода отчаиваться, просто надо довершать начатое, так всегда и бывает — ни один гвоздь не становится последним, всегда после него сама жизнь заставляет забивать еще один, и еще… Черное Благо? Выродки! Синклит! Эх, если бы он знал расклад раньше!
Гуг Хлодрик встретил Ивана, будто они и не расставались — набычившись и угрюмо глядя из-под седых взлохмаченных бровей.
— Чего пожаловал? — грубо поинтересовался он.
Иван подошел к Кеше, обнял его, прижался щекой к щеке. Кешу смерть не брала, будто он был заговоренным, уж на что довзрывники считались мастаками по части «барьеров» и всего прочего, связанного с человеческой тленностью, а и они обмишурились, не на того нарвались. Жив и здоров был рецидивист, беглый каторжник, ветеран тридцатилетней Аранайской войны Иннокентий Булыгин. И даже вся черная и недобрая жизнь не изменила чувствительного Кешу.
— Ты уж прости нас, — прохрипел он еле слышно прямо Ивану в ухо.
— Нечего за всех каяться! — отозвался Гуг.
Но Иван, будто ничего и не слышал, подошел и к нему, сдавил в объятиях. Гуг не выдержал, пустил слезу. Раздражение и угрюмость были явно напускными.
— Погорячились мы, Ваня, — прошептал он, ломая медвежьей хваткой Ивановы ребра. — Да теперь уж какая разница — что с тобой, что без тебя, хана всем!
