В семь вечера Юрий Иванович записал в журнал окончательный режим. При нем после импульса в пятьсот ампер вспышка держалась в трубке не менее четырех секунд.
Им не хотелось покидать лабораторию. Спугнула уборщица, которая, громыхая щеткой о ведро, пришла мыть пол. Она так понимающе взглянула на Зосю, что та засмущалась и стала собираться. Закруглился и Передерий.
На улице становилось сумрачно: с востока на город надвигалась первая в этом году гроза. Она захватила их на полпути к Зосиному дому; пришлось укрыться под широким кленом. В шуме дождя и орудийной пальбы молний ничего не было слышно, и, когда Зося что-то сказала, Юрий Иванович придвинулся к ней. Их снова притянуло друг к другу. Они обнимались и целовались, пока не кончился дождь, пока не стало невмоготу только целоваться.
Потом молодой инженер и лаборантка брели по умытым булыжным улицам. Юрий Иванович глазел по сторонам, критиковал вывески.
Ну что это «Ателье индпошива No З»? Надо назвать по существу: «Не платье красит человека». Или вот: «Таращанская контора загса», фи, как скучно! Назвали бы: «Брачная контора имени Сократа и Ксантиппы», была такая милая супружеская пара. А это? «Магазин головных уборов»… надо бы «Дадим по шапке»! Он был в ударе. Зося смеялась и соглашалась. Потом Юрий Иванович читал ей стихи любимых поэтов: Блока, Есенина, Маяковского а напоследок, не назвав автора, и свои, которые написал еще студентом и до сих пор никому не прочел.
Около полуночи, когда инженер возвращался домой с Зосиной окраины, гроза сделала второй заход на город. Снова полыхали сиреневые молнии, озаряли темные лужи, мостовую, над которой поднимался пар. Сладко пахли расцветающие маслины. Юрий Иванович спокойно посматривал на молнии: сегодня он видел кое-что поярче.
Дома его ждал прозаический холодный ужин на кухне. Прозаическим был и сдвоенный храп тестя и тещи в спальной. Прозаическим был вопрос жены Передерихи: «Это где ж ты пропадал до такой поры? Уж не сгулял ли налево?»
Юрий Иванович смутился, поперхнулся картошкой. Но вспомнил о сделанном сегодня, воспрял:
Понимаешь, Нинок, я сегодня такое открыл… И рассказал ей об опыте, о вспышке, послесвечении.
Ну, ты ж у меня умничка, смягчилась Нина, я всегда это подозревала. Вот теперь и диссертацию сделаешь хорошую.
Диссертацию?! Передерий недоуменно посмотрел на жену. Ах, да!.. Странно, что он сегодня ни разу не вспомнил о своей заветной мечте. Да, конечно, еще бы сгрохаю под первый сорт!
Может, тогда и квартиру дадут, мечтательно потянулась Нина. Или вовсе уедем отсюда хоть в Харьков. Вот бы славно!.. Она обняла инженера, чмокнула его в лоб. Давай-ка спат-ки, Юрчик.
Вечером Дробот отправился ужинать в ресторан и встретил там Андрея Кушнира. Хотя деть был будний и неполучечный, в зале было людно, шумно, дымно. Оркестр наяривал вовсю; дядя Женя, выпятив живот и лучезарно сияя побагровевшей лысиной, выделывал на своем саксофоне и вариации, и синкопы, и хриплые отрывистые форшлаги что душа пожелает. С ним соперничал ударник, который давал работу и тарелкам, и треугольнику, и колокольчикам; а уж главный его инструмент, большой барабан гахал посетителям в самую душу, в бога… словом, во все. Действие оркестра усиливала заезжая певица Глафира Потомак; когда Федор Ефимович вошел, она как раз исполняла «Червону троянду» и голос ее, усиленный микрофоном, был похож на начинающееся землетрясение:
Черр-р-рвону тр-роянн… ду!.. дар-р-рую я вамммм…
Танцующие у эстрады волновались всеми частями своих тел.
Однако Дробот, не поддаваясь общему настроению («Долой корреляцию!»), заказал к шницелю только бутылку минеральной воды. Мы обращаем внимание на это незначительное обстоятельство, чтобы подчеркнуть, что намерения Федора Ефимовича были самые трезвые, а в том, что он вел себя не так, повинен лишь выпитый им днем чистый спирт. Дело в том, что эта жидкость, будучи употребленной человеком внутрь, ведет себя странно: выпивший может проспаться, быть, что называется, ни в одном глазу… но стоит ему хлебнуть даже через сутки простой воды, как процесс начинается по новой. Теоретически это еще не объяснено, пока идет лишь накопление экспериментальных данных. Во всяком случае этот факт хорошо известен тем, кто, подобно автору, бросил пить и призывает других.
Как бы там ни было, но после бутылки минеральной воды Дробота основательно развезло.
Счетовода-солиста он заметил за сдвинутыми столами у стены в развеселой мужской компании. Андрея Степановича поздравляли, пили за его будущее, за искусство вокала; он соглашался и не отставал. «Готов, спекся», понял Федор Ефимович. Досада и минеральная вода так разгорячили его, что он, не раздумывая, втиснулся в компанию со своим стулом, сел напротив Кушнира. Ему тотчас налили. Андрей Степанович дружелюбно смотрел на Дробота посоловелыми голубыми глазками.
П-послушай, сказал Федор Ефимович, н-ну разве так можно? Ну разве это то? Ведь не то, а?
Пра-авильно, согласился счетовод.
Ведь… ты же не «Жигули» выиграл за тридцать копеек, а талант! Та-лант!
Точно, талант! сосед справа хлопнул Дробота по плечу. Наш Андрюша теперь во, рукой не достанешь. Как грится: коший пенному… не, не так поший кенному… нет, понный кешему… тьфу ты, господи! Он отхлебнул из бокала, сосредоточился. Ага, вот: конный пешему не товарищ!
Дробот вежливо выслушал его, снова повернулся к Кушниру:
Зачем же ты так? Ведь я для чего стараюсь? Я стараюсь, чтобы дураков было меньше. Ведь дураков много?
Пр-равильно. Много…
Вот ты, например, дурак! сердито рявкнул Федор Ефимович.
Пра… что?! лицо Кушнира обиженно дрогнуло.
Дурак и есть! забушевал Дробот. Пьешь, других дураков слушаешь!
Мужчина справа мощным рывком повернул его к себе.
Слушай, ты чего к нам сел? Мы тебя звали?!. А ну, качай отсюда, пока тебе углы от морды не поотбивали!
Те-с, тихо, не надо шума, вмешался другой, черненький и суетливый. Вы, я извиняюсь, оставьте нас по-хорошему. У нас своя компания, мы вас не знаем, вы нас не знаете. А то вы, я извиняюсь, пьяны как сапожник.
Эх-х… Федор Ефимович поднялся, держась за чье-то плечо. А я и есть сапожник!
Он направился к выходу, столкнулся со своим отражением в большом зеркале, приподнял шляпу, извиняясь, посторонился и вышел вон.
Кушнир и сам понимал, что с ним творится неладное. Он был под впечатлением того, что произошло днем, все ждал, когда снова накатит волна понимания и грустной силы, от которой само пелось. Сейчас, после выпитого, ему грезилось, что она накатывает, эта волна: все казались милыми, взволнованными, необычными и в то же время понятными. Но это было всего лишь опьянение.
