— Со мной все в порядке, — сказал я и Одри быстро убрала свои пальцы, похожие на подушечки кошкинах лапок — такие же мягкие и упругие одновременно.
Она повернулась к суетящемуся рядом Гедеминасу (я с облегчением заметил, что задний вырез платья превосходит все мои самые смелые ожидания, доходя чуть ли не до середины аппетитных, черт побери, ягодиц) и сказала:
— Не беспокойтесь, это не сердце. Он просто поскользнулся.
— Действительно, — поддержал я Одри, — поскользнуться человеку нельзя. Сначала насорят, намусорят, а потом говорят — сердце у человека слабое.
На некоторую несвязность фразы окружающие внимание не обратили, но то, что я заговорил, на всех произвело не меньшее впечатление, чем поющая кобыла. Гедеминас стал расталкивать растущую толпу своим толстым брюхом и орать Римке, что бы тот пошевеливался в смысле музыки. Римка зашевелился и музыка грянула, все пустились в пляс и мы остались в старом составе — трио на балалайках.
Я прочно утвердился на спасительном стуле, дама уже расположилась напротив, а официант находился рядом. Я щелкнул пальцами и небрежно бросил:
— Официант, нам все самое лучшее, что есть в вашей забегаловке.
Гедеминас обиделся и удалился, не менее небрежно бросив напоследок:
— Яичница сейчас будет, сэр.
Я включил «глушилку» и мы отгородились от бушующей вокруг нас свистопляски, погрузившись в уютный мирок тишины, покоя и полумрака. Голова у меня еще кружилась, но алкоголь уже начал выветриваться из крови, разлагаясь и разлагая печень, осаждаясь в мозгах и нагружая почки. Можно было пить дальше.
Поверхность нашего столика немного шалила и по ней разбегались радужные узоры, как в детском калейдоскопе, бросая отсветы на наши лица. Одри сидела, поставив локти на стол и положив подбородок на сплетенные пальцы, и смотрела на меня. Ее платье предприняло очередную эволюцию, превращаясь в строгий серый костюм и наблюдать за этим было довольно странно, если не неприятно.
— Очень проголодалась? — сочувственно спросил я.
— Очень, — согласилась девушка, — и…
Докончить она не успела, так как из стола полезли стаканы, бутылки, тарелки, соусницы, горшочки, ножи, щипцы, вилки, половники, еда, еда и еда. Гедеминас не подвел меня и я начал раскаиваться в своем поведении. Не знаю, как такого специалиста занесло в эту богом забытую Палангу, но это была настоящая «высокая кухня», как говорят французы, правда с некоторым привкусом провинциальности и моря. Бал здесь правила рыба.
Мы, как водится, начали с холодных закусок, запивая икру, лососину, копченого угря, селедку с горячей картошкой и лучком, маринованные грибы, отварной язык и свиную шейку прекрасным сухим «Кестлем» и редчайшим новосветским «Брютом».
На Одри приятно было смотреть — она уминала за обе щеки и не отказывалась от добавок. Я же, прикинув про себя всю предстоящую марафонскую дистанцию, решил, что с закусками малость переборщил. Поэтому пришлось (мне) отказаться от рыбной солянки и осетрины в кокильнице в пользу супов.
Среди супов выбор был так же обширен и я остановился на борще, а Одри начала с мясной солянки и кончила крем-супом из шампиньонов.
— Удивительная вещь — это наслаждение. Ни с чем так усиленно не боролась человеческая цивилизация, ни что так не хотела поставить под контроль, как возможность, способность и желание человека наслаждаться, сказал я перед первой переменой блюд, откинувшись на спинку стула и стараясь как можно незаметнее распустить ремень и освободить дремлющие резервы своего организма.
Одри покончила с шампиньонами и тоже была не прочь пофилософствовать.
— Когда человек наслаждается, он полностью всем доволен и его не заставишь уже идти на войну, рыть котлован под сталелитейный завод, ходить в школу, — высказала она гипотезу, — Цивилизация есть проявление нашего недовольства нашим же положением. Будь наши волосатые предки сыты, причесаны, согреты, не заедай их блохи, тигры и медведи, не замораживай морозы, да разве пришла бы им в голову такая безумная идея, как борьба за существование, как цивилизация, как право наций на самоопределение и равенство мужчин и женщин!
Я перехватил эстафету:
— Когда человек доволен, он и пальцем не пошевельнет, чтобы что-нибудь сделать. Вся наша история — это история нашего недовольства. Если хочешь заставить эту безволосую обезьяну свернуть горы, сделай ее недовольной. Диктаторы всех времен и народов это очень хорошо понимали. И причина краха нашего либерализма в том, что демократия считала своим долгом в первую очередь думать о человеке, о том, чтобы жилось ему хорошо и по его кухне не ползали тараканы (- Кто? Кто? — переспросила Одри. Пришлось прерваться и просветить отсталое создание, во всех красках живописуя таракана обыкновенного, вечного спутника холостяцких кухонь, солдатских столовок и внеземных поселений. После чего заметно побледневшая Одри передернула голыми плечиками и призналась, что о таких чудовищах она до сих пор не слышала). А Человек Довольный есть первейший враг любого государства, потому что на это самое государство ему наплевать. Он социально пассивен, не ведет никакой общественной работы и не ходит на выборы. Недовольные же, наоборот, дни напролет шастают по демонстрациям и орут «Долой Президента!». Диктаторы как раз и приходят на этой мутной волне недовольства. Какая первейшая задача диктатуры? Сделать весь народ недовольным! Даже если у них все есть, то заявить, что живут они все-равно в дерьме, а еще лучше — отнять большую часть того, что они имеют и обвинить в этом соседа.
— Хотя, если мы были бы всем довольны, то сейчас сидели в какой-нибудь вонючей берлоге, завернувшись во вшивые шкуры, и поедали папоротники и хвощи, — задумчиво сказала Одри и подвинула к себе появившуюся кстати тарелку.
Против такого сильного аргумента я ничего не смог возразить и молча напал с ножом и вилкой на беззащитные донские «зразы» из филе судака, фаршированные крабами, грибами и всяческой зеленью.
Мы сидели, отгородившись от сумасшедшего мира, смотрели друг на друга, ели вкусную пищу и нам было хорошо. Мы казались друг другу самыми симпатичными и милыми людьми и нам казалось, что весь мир состоит из таких же милашек и симпатяг, что в мире царит добро и рай сошел на Землю.
Приплыл запеченный карп с гречневой кашей, но рыбные блюда мне уже надоели и я принялся за свиную рульку с капустой и ароматным соусом «красное вино». Одри же, в первый раз ступив на столь хлебосольный и рыбообильный берег Прибалтики, от карпа не отказалась. Она ела как кошечка — аккуратно, тихо, но очень сноровисто и быстро. Я с удивлением отметил, как под нежной кожей ее рук обнаруживаются по-мужски крепкие мышцы. О технике «скрытого цветка» я слышал, но мне никогда не приходилась встречать женщин, воспитанных по этой школе. Если верить слухам, то моей маленькой Одри ничего не стоило разобрать на запчасти пару вооруженных террористов. Я мог сегодня спокойно гулять по ночной Паланге.
