Запрос в пресс-службу Бюро космических исследований ничего не дал, однако попытка связи по закрытому каналу вновь привела меня к знакомой уже вихрастой личности.
— Ой, — сказала личность. — Привет. А дядь Вали нет сейчас рядом. Вообще-то это теперь моя линия, но это так, к сведенью. А его новый код даже я не знаю…
— Жаль. Но может, ты мне и поможешь?
— Как?
— Ты знаешь что-нибудь про Садмаи и Ючи Ламиэни?
— Конечно. Это те, которые с Игорем? Они неделю у нас дома жили. Сейчас в Солнечную улетели, а что?
— А Игорь?
— А его дядь Валя на светяшку пристроил. Там как раз набирали новую команду. Погоди! — вдруг засуетился парень, — а ты случайно не это, как его… перлит?
Оборжаться. Перлит! Хочу быть перлит!
— Правильно говорить пен-рит.
— А я как сказал? Так ты правда пен-рит? Не отключайся! Я тебе письмо перешлю. Только продиктуй код коммуникатора!
Чилти стояла рядом, внимательно вслушиваясь в разговор, и конечно тут же без запинки надиктовала адрес.
Звякнула, сообщая о доставке, почтовая программа.
— Пришло?
— Пришло. Ну, счастливо? Слушай, могу я у тебя попросить? Ты Валентину Александровичу ничего о нашей беседе не говори, ладно?
— Почему?
— Нет, если он напрямую спросит, то скажи, конечно. Но…
— Ладно, чего там. Буду молчать. А ты еще свяжешься?
— Не знаю. Как получится. Я же перлит…
Мы попрощались, и я разомкнула связь. Вот и все ясно, вот и все устроилось. О чем еще можно мечтать?
— Ты письмо будешь смотреть? Или мне оставишь?
Сейчас. Сейчас посмотрю. Интересно, кто автор, Калымов или Игорь?
Письмо состояло из картинки, нарисованной детской рукой: длинная тетя с костылями, это, конечно, я. Маленькая девочка рядом — Ючи. Две мужские фигуры сзади тоже очень сильно напоминали кого-то. К картинке никакого текста не прилагалось, но и так все ясно. Письмо оставила Ючи. Маленькая Ючи не верит в то, что друга можно потерять навсегда. Спасибо, ребенок.
— Что это? — разочаровалась Чилти, которая, наверное, ждала, что перед ней сейчас раскрутится какая-то тайна, а может и драма.
— Детский рисунок. Прощальный привет от улетевших друзей. Вот эта длинная леди — это я.
Через неделю я получила еще один косвенный привет. Дело было так. После смены мы с начальницей по привычке зашли к механикам в каптерку. Застали конец разговора:
— Слышали? Пилтэни сняли! Говорят, за взятки. В правительстве такие чистки — три увольнения за неделю. К чему бы это?
— Да уж, — согласился пожилой мастер, видно, тоже только что сменившийся. — У нас в министрах, как оказалось, один другого краше сидят. Кто не вор, тот извращенец, кто не извращенец — предатель…
— Да ладно, есть и неплохие люди.
— Ну так, слава богу! Есть, кому власть удержать…
Ах, ты, подумала я тогда, а не Игорев ли компромат в дело пущен? А дома удостоверилась, что скорей всего, так и есть. Гилоис ходил мрачный и дерганый. На попытку вежливо порасспросить его о причинах дурного самочувствия, я получила ответ, что социальное министерство расформировывают в связи с неэффективностью его работы, но на самом деле — потому что именно в этом министерстве было выявлено наибольшее количество экономических, должностных и даже уголовных преступлений. Так что неясно, куда катимся и чем все кончится.
А по мне так — ура. Может, эту ущербную пен-рит программу закроют, наконец. Не знаю, может, в ней — спасение населения планеты и корни всеобщего будущего благоденствия, пусть так. Но всем будет лучше, если кто-нибудь вот прямо сейчас найдет эти самые корни в другом месте.
Потянулись дни. Работа, не тяжелая, пустая, но дающая возможность разговаривать с кем-то помимо Гилоиса, меня совершенно не напрягала. В мастерских ко мне скоро привыкли и пальцем показывать перестали. Даже хозяин однажды высказался в том смысле, что посадить меня принимать заказы — это был отличный рекламный ход. Внешне все стало ровно, гладко и обрело даже некоторые черты надежности.
И контору Гилоиса не расформировали, и пособие мне не урезали. В инфосеть я с тех пор не заходила. Искать мне там больше некого. Собственно, зачем искать? Всего сутки мы были знакомы. Мимолетная встреча, одна из многих. Не будь я тогда в столь плачевном состоянии и в столь смятенных чувствах, ничем то знакомство не отличалось бы от десятков иных случайных знакомств. Вот только почему ты упорно снишься мне, Игорь Седых? Из дневной памяти ты подло перебрался в ночную. Нет, иногда снятся и Садмаи и Ючи, но это реже, это иначе.
Вот один из снов: поздние сумерки, темная река. Метель. Мы стоим с тобой на разных берегах. Я тебя вижу, ты меня — не замечаешь. Хоть я и машу руками, и кричу. И тогда я спускаюсь к воде, и захожу в воду, и иду вброд к твоему берегу. Снежинки ложатся на воду вокруг меня и тают. Тают, а я не ощущаю холода. Я даже не ощущаю, что нахожусь в воде, вода отдельно, я — отдельно. И вот, когда я уже на середине темного смолянистого потока, тебе становится меня видно, и ты кричишь: «Сашка, что ты делаешь! Ты же живая!». И тут я становлюсь живой. Вода превращается в жидкий лед, снежинки жалят кожу. Идти далеко, дна не видно. Но самое страшное не это, а то, что на другом берегу тебя больше нет. Эхом унесло, понимаешь?
Я каждое утро, перед тем, как идти на работу, делаю круг по площади у вокзала. Моя прогулка приходится на час, в который прибывают пассажиры. Я никого не жду, нет, я просто ворую у прибывших осколки их возвращения. Я не могу улететь — пока завишу от лекарств Гилоиса, и пока моя память не стабилизировалась. Странная привычка, но мне, странной, много позволено.
— Саша, послушай. То, как ты себя ведешь, это ненормально.
— Что именно, куратор?
— Неужели не ясно? У тебя должен быть мужчина. Неужели ты не чувствуешь, что это так?
Деликатные и не очень намеки Гилоиса стали ежедневным ритуалом.
— Нет. Я прекрасно себя чувствую и одна.
— Не ври.
Я не вру. Просто не хочу объяснять. Если объяснять с самого начала, это значит, рассказывать о своих страхах и застарелых болячках. Ну, как объяснить смутное ощущение, что чем больше я плыву по течению, тем больше теряю себя? Если я тебе скажу, что и работа мне нужна только для того, чтобы иметь дополнительные крючки, зацепки с реальностью? И то, что я упорно отказываюсь от всех предложений разной степени скромности, это тоже страх. Страх сложить с себя всякую ответственность за себя. Стать парниковым растением в, если уж откровенно, совершенно нежеланном саду. Как там сказал Садмаи: «Чем хуже вы себя чувствуете, тем быстрее и четче…»
А ведь пен-рит в большинстве, это оно и есть. Парниковое растение, требующее пригляда и ухода.
