— В конце концов, машина ведь не наша. Мы должны точно в срок вернуть ее в гараж минского завода имени Тельмана.
— Вернете. Через три дня двинетесь в обратный путь, как раз успеете. Словом, на эти три дня машину и водителя я мобилизую.
— А я уже и так мобилизованный, — отозвался Вася. — Вообще-то я на заводе работаю.
— Ну, значит, будете дважды мобилизованным.
Кажется, все наши доводы были исчерпаны.
— Он сегодня почти весь день не выпускал из рук баранку, — сказал Сёлик. — И ночью нам пришлось поспать часа три, не больше.
— Где ваша машина? — спросил Васю начальник управления. — Во дворе?
— Так точно.
— Кабина теплая?
— Теплая.
— Забирайтесь в кабину и спите. К шести, надеюсь, выспитесь. В шесть вас поднимет товарищ Арцимёнок, вы поступаете в его распоряжение на эти дни. Поедете на шоссе Варшава — Белосток.
Начальник встал и оказался человеком весьма невысоким. Пока он сидел, я думал, что он намного выше. Он подошел к окну — наверно, оно выходило во двор, и он хотел посмотреть, где стоит наша машина. А может быть, просто так подошел. Может, глядя в совсем уже потемневшее окно, инстинктивно хотел дать отдых своим воспаленным глазам, которые явно раздражал яркий свет лампы.
— Вы спорили, — сказал он, не оборачиваясь, — скорее всего только потому, что еще не совсем в курсе, не знаете, что там происходит. Думаю, что вам самим, товарищи писатели, хорошо бы выкроить время и съездить на шоссе, к демаркационной линии. Это надо увидеть собственными глазами. Представляете себе? — тысячные толпы идут по дорогам Польши, ища спасения от немецких войск. Идут голодные, измученные, среди горящих деревень. Многие погибли, падая в реки вместе с обломками мостов, разрушаемых немецкой авиацией, других настигали эсэсовские части… Мне уж столько историй про это рассказывали… Уцелевшие двигались на восток, к советской границе, шли из последних сил, уже почти ни на что не надеясь. И вот советская граница сама выдвинулась им навстречу, выдвинулась на сотни километров, да еще и открылась. С тех пор как границу открыли, стало особенно очевидным, какой выбор делают люди. Соглашение-то двустороннее, демаркационная линия открыта в обе стороны — дипломатия есть дипломатия. Но на запад почти никто не идет, только единицы, а на восток — к Белостоку, ко Львову — движутся нескончаемые потоки людей — тысячи, десятки тысяч! Идут белорусы, украинцы, евреи, поляки… Кстати, мне сегодня сказали, что в одном из этих потоков нашли вашу коллегу — известную польскую писательницу Ванду Василевскую. Знаете такую? Читали? Так вот, нашли ее, говорят, совершенно изнемогающую, с израненными ногами, потерявшую где-то в толпе ребенка… Люди переходят на нашу сторону — ограбленные, униженные, больные — и многие тут же валятся с ног, не в силах сделать ни шагу больше. Начальник управления вернулся к столу.
— Я договорился с командованием, на шоссе работает наш санитарный транспорт. Но все равно машин не хватает. На обочинах лежат люди, которые погибнут, если им не оказать немедленную помощь. И беженцев с каждым часом все больше: через три дня истекает срок этого соглашения, демаркационная линия будет закрыта. Так обстоит дело. Речь идет о человеческих жизнях. О людях, которые доверили нам с вами свою жизнь.
Он посмотрел на старинные часы, стоявшие в углу кабинета, — целый обильно позолоченный шкафчик, за стеклом которого мерно раскачивался почти метровый маятник, — и сказал:
— А теперь — простите меня, товарищи: через пять минут здесь начнется совещание владельцев пекарен и булочных. У вас ко мне больше вопросов нет?
— Только один: где нам остановиться?
— Диваны управления — к вашим услугам. А за пределами этого действуйте по собственному усмотрению. Проявляя инициативу и сообразуясь с обстоятельствами. На гостиницы не рассчитывайте, они забиты до отказа. Но вы ведь не беженцы, которых надо как-то устроить, вы люди с деньгами, с солидными документами. Может, договоритесь с кем-нибудь в частном порядке. Учтите, что и я не председатель горсовета, советской власти здесь еще нет, я — лишь начальник временного управления, права которого строго ограничены. А по поводу выступлений на предприятиях — свяжитесь утречком с моим помощником, товарищем Лысухой. Желаю успеха.
Еще около получаса мы освобождали машину — переносили в одну из комнат управления оставшиеся пачки листовок. Когда, замешкавшись во дворе, я пришел с последней пачкой, Саша и Сёлик уже крепко спали — один на диване, другой на столе. Остальные комнаты оказались запертыми, исключая проходную, которая вела в кабинет начальника. Там, в проходной, где днем, наверно, работал секретарь управления, я и примостился на большом кожаном диване. И даже начал, кажется, засыпать. Но не тут-то было!
Как далеки от истины литературные ГОСТы, согласно коим булочники представляются существами благодушными и покладистыми. Белостоцкие булочники были в тот поздний вечерний час темпераментней гасконских мясников и шумливее одесских базарных торговок рыбой. И набилось их в кабинет начальника столько, что даже не удалось закрыть дверь.
Поворочавшись немного под нестройные крики о том, что мука дорожает, а рабочие пекарен требуют повышения ставок, я вышел во двор и попробовал устроиться в кузове машины. Вскоре холод погнал меня обратно в помещение.
На моем диване уже сидели какие-то люди, пришедшие на следующее совещание. Из кабинета раздавался спокойный голос начальника:
— Хорошо, некоторое количество муки мы сможем вам предоставить по твердой цене. Хорошо. Но при этом мы категорически требуем соблюдения наших условий. Во-первых, ни один рабочий пекарен не должен быть уволен, производство хлеба не должно снизиться ни на один грамм. И далее: вы в свою очередь должны продавать хлеб тоже по твердым ценам. И — никаких махинаций, вроде продажи по повышенным ценам прежних изделий, которым для вида даны другие названия, как это было обнаружено рабочим контролем в булочной Гофмана и Царика, подвергнутых за это для первого раза небольшому штрафу. Помните: хала есть хала, пеклеванный есть пеклеванный, а бублик есть бублик. И наживаться на чужой беде никому позволено не будет.
Я походил по коридору, снова подергал двери запертых комнат, снова вышел во двор, с завистью поглядел сквозь стекло на сладко похрапывавшего в кабине Васю и направился на улицу, чтобы искать ночлег, «проявляя инициативу и сообразуясь с обстоятельствами».
•
Гостиницы действительно были переполнены. Все, начиная от претендовавших на фешенебельность отелей «Савойя» и «Адам» и кончая третьеразрядными номерами «Над Вялой». Швейцары отвечали так же категорично, как и портье.
