Глава 3. Кассета
Когда хочешь о чем-то рассказать, то сразу возникает два очень трудных вопроса, между собой, в общемго, не связанных. Первый — кому рассказать? Второй — с чего начать?
Казалось бы, что проще — хватай первого попавшегося, сажай перед собой в кресло и начинай с самого начала. Увы, в наше время такие номера уже не проходят. Литература и литераторы вымерли как вид искусства и человечества, куда-то исчезли, испарились, мутировали друзья, черт возьми, даже психиатры, которые мной действительно заинтересовались, хотя бы с профессиональной точки зрения, и то остались в столь давних временах, что кажется, они практиковали еще среди динозавров.
Впрочем, я зря обвиняю наши теперешние времена и порядки. Не во временах дело, а в нас самих. Не любим мы откровений чужих, а особенно — своих собственных. Что только не придумываем, дабы избежать, не знать, не хотеть этих откровений, рассказов, этого плача в жилетку. Может, именно для этого мы и изобрели музыку, литературу, живопись? Причем, заметь — хорошая, то есть искренняя, откровенная литература, поэзия, музыка никогда не пользуются успехом у современников.
Конечно, если о них не забудут, то со временем авторы получают заслуженное признание, но рассказчикам от этого не легче. Они говорили о сокровенном, о наболевшем, о мучительном состоянии своей Души. Но кто их тогда слушал, когда им этого не только хотелось, но и было жизненно необходимо? Никто. Все предпочитали ложь, пошлость, глупость и наигранность — это всегда в цене в массах, и за это хорошо платят. Однако если бы Данте писал только то, что хотели прочитать окружавшие его люди, то мы никогда бы не прочли «Божественной комедии».
Я беру самый крайний случай — искусство. А как быть просто с обычным человеком? Что ему-то делать в век одиночества и лицемерия? Молчать и медленно сходить с ума? Покончить с собой? Пойти к проститутке, в лес и там попытаться поделиться с равнодушным молчанием или тишиной своими сомнениями и нерешенными вопросами?
Чушь, ерунда.
Гораздо проще начать лицемерить самому себе. Сказать себе, что у тебя полный о'кей, и единственное, что тебе не хватает в жизни, это телевизора с тремя экранами и шестью динамиками, холодильника, замораживающего продукты до абсолютного нуля, стиральной машины со встроенным унитазом и телефона с тремя трубками — для двух ушей и задницы. Сказать себе, что у тебя полный о'кей, и единственное, что ты хочешь — кучу денег, машину, дом, молодую жену и еще более молодую любовницу. Что у тебя полный о'кей, и единственные твои проблемы, как утверждает реклама, — кариес, перхоть и менструации. И вот я стою в этот солнечный день, прижавшись лбом к стеклу, смотрю на улицу, заполненную месивом автомобилей, грузовиков, троллейбусов и трамваев, держу у рта шуршащий пленкой диктофон и пытаюсь понять — что твориться с нами.
Нет, вру. Плевать мне на всех. Самое главное — что твориться со мной. Посмотри себе в душу. Хочется ли мне копаться во всей той грязи, тине, иле, скопившейся там? Я в растерянности гляжу туда, и мне не верится, что хозяин этой вонючей, гниющей, склизкой кучи — я сам, собственной персоной. А ведь я был не самого плохого мнения о самом себе. Не ангел, конечно, не праведник, но и не подленький подонок. Как все. Впрочем, нет. Конечно, не как все, далеко не как все.
Мое величайшее личное открытие, которое я сделал несколько лет назад, но до сих пор не опубликовал по вполне ясным причинам, заключается в том, что плохих людей на Земле гораздо больше, чем хороших. Чтобы не отвлекаться, я не буду уточнять, что же подразумевается под этими определениями — «плохой» и «хороший». Если объяснять на уровне разума, рассудка, логики, то все здесь будет неоднозначно, смутно, расплывчато и противоречиво. На уровне же чувств, ощущений, все достаточно прозрачно. Необходимо просто посмотреть на человека, и ты уже понимаешь — из твоего он клана или чужак. Конечно, не все обладают такой прозорливостью, но большая часть «плохих» и «хороших» легко определит принадлежность соседа, как магнит, находящий притягивающие и отталкивающие полюса.
Мыслители, теологи, философы попадали в мучительнейший тупик, когда пытались разрешить проблему — почему же в мире так много страданий, вражДы, зла, слез и смерти, хотя он и создан благосклонным к роду человеческому Творцом или, как говорили атеисты. Вселенная является отчетливо антропной. А просто они… Нет, не просто. Черт, не могу корректно формулировать. Ладно, пусть будет так — в основе их построений лежала ложная аксиома. Аксиома гласившая, что человек изначально добр и что добрых люДей гораздо больше, чем злых. Даже самые отъявленные пессимисты и скептики не покушались на этот тезис. И поэтому приходилось строить громоздкие конструкции, придумывать дополнительные противовесы и поддержки, входить в условности и противоречия, чтобы на основе этого фундаментального допущения осмысливать недобрый путь человеческой цивилизации. Что только не придумывалось в оправдание хорошего, но молчащего большинства, как подстилка лежащего под нехорошим меньшинством!
Это и монолитное единство паршивых овец в добром стаде, хотя непонятно — чем обеспечено такое умилительное единение, разве что поддержкой и взаимопомощью, а значит, добрые овечки такими качествами не обладают, и им глубоко плевать друг на друга. Противоречие. Положение неверно.
Это и властвование на Земле Сатаны, словом и делом помогающего своим приспешникам, в то время как Господь Бог, ковыряя в носу, задумчиво смотрит на дела его и не спешит вмешиваться, предоставляя людям самим с ним разобраться. Гипотеза сродни первой и так же противоречива.
Можно, конечно, построить и более замысловатые теории, как, например, Соловьев, говоривший о шизофрении Бога — распаде единого Творящего начала. Логоса, на Дух и Софию, бездушный разум, что и породило в страшном взрыве нашу Вселенную, полную отягощенным злом материи. И явление человека в этом печальном мире есть неиссякаемое стремление к слиянию в единoe целое души и разума Творца.
Хотя, надо отметить, эта простенькая мысль содержится, в нас на уровне или врожденной идеи, или родительских увещеваний и наставлений. Припоминаю, как мне всегда говорили, когда я еще ничего не понимал и не соображал, до первой седины и потерь — мир жесток, очень жесток, и никому в нем нет дела до тебя самого, до твоих интересов, намерений, твоей боли и разочарований, твоих обид и болезней. Социальный дарвинизм, мать его.
Но детство слишком солнечно для мрачных человеческих теней, да и там еще не слишком проявляется этот непреодолимый водораздел между изначально положительно и отрицательно заряженными душами. Может быть, только малозаметные черточки, тихие звоночки, не идущие дальше косого взгляда, ябедничества и тычков исподтишка. А так — все тихо, мирно, мило.
