Милютин покаянно наклонил голову.
— Вы тысячу раз правы, Луи.
— Вот видите!
— Но сегодня по счету тысяча первый.
— Значит…
— На сей раз у меня творческая удача. Правда, самая неудачная из удач!
— С вами не соскучишься, Милютин, — разочарованно проговорил Леверрье. — И что же вы такого придумали?
— Как инженер, Луи, вы знакомы с понятием флуктуаций.
— Еще бы! Микроскопические скачки тока, шумы радиоприемников…
— Словом, те же случайные процессы. И человеческая жизнь — это не более, чем цепь флуктуаций.
— Решительно возражаю! — запротестовал Леверрье. — Вы исключаете детерминированное начало, роль самого человека в становлении своей судьбы. Наконец, воспитательную функцию общества!
— И вот ваш детерминированный и воспитанный человек вышел подышать свежим воздухом, а ему на голову упал никем не предусмотренный метеорит!
— Пренебрежимо редкое явление!
— Тогда кирпич с крыши… Ну, пусть просто поскользнулся и сломал ногу.
— Или случайно стал астронавтом, о чем мечтал с детства, случайно построил дом, вылечил больного, прочитал лекцию? Случайно шагнул в пламя, чтобы спасти ребенка? И это, как вы полагаете, цепь флуктуаций?
— Браво, Луи! Примите мою капитуляцию, — торжественно произнес Милютин. — Честно говоря, я просто хотел немного вас подразнить, однако перестарался. Но не станете же вы отрицать, что человеческая жизнь проходит на фоне флуктуаций и что судьба человека во многом зависит от них?
— Не стану, — великодушно подтвердил Леверрье. — И вы считаете этот тривиальный вывод своим открытием, творческой удачей? Увы, ничего нового в философские категории необходимости и случайности уже не внести.
— Даже случайно? — пошутил Милютин.
— Помните классическое определение: «Где на поверхности происходит игра случая, там сама эта случайность всегда оказывается подчиненной внутренним скрытым законам. Все дело лишь в том, чтобы открыть эти законы»?
— У вас завидная память, Луи, — отметил Милютин. — Так вот, я как раз и открыл их. Более того, мне удалось избавить необходимость от ее непременной спутницы — случайности.
— Вы здоровы, Милютин? — заботливо спросил Леверрье. — Разве вам не известно, что необходимость и случайность — это диалектические противоположности, взаимосвязанные, взаимопроникающие и неспособные существовать друг без друга? Диалектический материализм…
— Не упоминайте его имени всуе, — строго сказал Милютин.
— Тогда в чем же дело?
— Вы прямолинейны, Луи. Категоричность во всем, таков уж ваш характер. Черное для вас всегда черное, а белое…
— Всегда белое, хотите сказать? Да, я не признаю компромиссов!
— А в науке очень многое, если не все, зиждется на компромиссах. Мы принципиально не можем постичь абсолютную истину и все же, зная это, стремимся приблизиться к ней. Компромисс? Вот именно! Корпускулярная теория света, созданная Ньютоном, и волновая теория Френеля смертельно враждовали. Но возникла еще одна, квантовая, теория и примирила кровных врагов. Что такое квант света? И частица и волна, говорим мы. Но ведь это типичный компромисс, потому что на самом деле квант не частица и не волна. Просто мы тяготеем к зримым аналогиям и навязываем их кванту. А он аналогий не имеет…
Леверрье заломил пухлые руки.
— Пощадите, Милютин! С вами спорить бесполезно. У вас наготове арсенал аргументов. Расскажите лучше конкретно, что вы открыли на этот раз.
— Мое научное кредо, Луи, заключается в решении задач типа «что было бы, если бы…». Лишь затем встают вопросы: как, каким образом…
— А вопрос «ради чего» вы себе задаете? — в голосе Леверрье прозвучали ехидные нотки.
— Увы, в последнюю очередь, подобно многим ученым. Когда-то это называли «чистой наукой». Кстати, именно «чистая наука» облагодетельствовала человечество атомной бомбой!
— Вы беспощадны к себе подобным, Милютин. Но почему бы вам не перейти на практические рельсы? Удовлетворение текущих потребностей общества…
— Тогда бы я не был собой. Но хватит. Вы интересовались моим последним открытием? Так вот, я задал себе вопрос: что было бы, если бы в жизни человека не существовало случайностей?
— Вопрос, на который в принципе нельзя ответить, — проронил Леверрье.
— Вот как? Однако мне удалось сделать это. Из Центра генной инженерии я получил безукоризненный со всех точек зрения генетический код и, обработав в виде программы, ввел в компьютер.
— Вы смоделировали…
— Человеческую жизнь. В ней реальному году соответствовал час машинного времени. Из этой жизни были исключены случайности.
— А болезни, срывы, тупики, блуждание в потемках, неудачная любовь, наконец?
— Я постарался сделать моего человека счастливым. Он шел по жизни на зеленый свет, был огражден от зла. Ведь зло, убежден в этом, тоже нелепая случайность.
— Желал бы оказаться на его месте… — задумчиво проговорил Леверрье. — У него было все для счастья.
— Да, — сказал Милютин. — Иначе он бы не покончил с собой.
На Таганке они въехали под «кирпич». Заслышав трель милицейского свистка, Плотников подрулил к тротуару, выключил зажигание и — точно по инструкции — затянул ручной тормоз.
— Ваши права, — сказал подошедший регулировщик.
— Я еще учусь, — с достоинством пояснил нарушитель правил движения. — Но рядом водитель с правами, так ведь разрешается?
— Леша, — зашипел спутник, — разве ты не знаешь, что у меня отобрали права за пьянку? Спросил бы, прежде чем ехать!
— Ну вот что, — скомандовал регулировщик. — Через квартал отделение милиции. Поезжайте туда и ждите. Талон техпаспорта я с кем-нибудь передам, не покидать же из-за вас перекресток!
Плотников, разволновавшись, позабыл отпустить ручной тормоз. При попытке тронуться машина делала рывок на несколько метров и останавливалась с заглохшим двигателем.
Мотор у первых «Москвичей» был чувствителен к перегреву и как раз на трамвайных путях не пожелал более заводиться. К счастью, Алексей Федорович обнаружил промашку и освободил тормоз. Под негодующий трезвон скопившихся с обеих сторон трамваев добровольцы во главе с автоинспектором откатили автомобиль в сторону. Тут наконец завелся двигатель.
— Вы же совершенно не умеете ездить! — сказал рассерженный регулировщик. — Поезжайте в отделение!
В отделении пообещали наложить на машину арест или же вообще ее конфисковать. Часа через два их все же отпустили, оштрафовав Плотникова по максимуму — на двадцать пять рублей (в нынешнем масштабе денег — на два с полтиной). Алексей Федорович стал обладателем пяти чистеньких, без даты, пятирублевых квитанций, которые на месяц заменили ему «права».
