Хмыкнув, я внимательно посмотрел на фотографию. Боже мой, разве этот задрипанный, заржавленный кусок металла похож на мой меч?! Нет, что-то общее есть... рисунок на ножнах, форма, но не материал... Я откинул полу плаща. Чудесный серебристый металл без малейшего изъяна. Какое наслаждение сжимать оплетенную кожей рукоять! Какая радость - ощущать могущественную тяжесть клинка! Не в силах совладать с чувствами, охватившими меня, я прижал меч к груди. Из транса меня вывело шипение, подобное тому, что издает бенгальский огонь при горении. Передо мной плыл пылающий шарик, прочерчивая в плоскости, перпендикулярной полу, прямоугольник. Воздух промеж зыбких сторон геометрической фигуры загустел, приобретая коричневый оттенок, пока не превратился в дубовую, покрытую изощренной резьбой, дверь. Ошеломленный, я не мог сделать ни движения. Дверь дрогнула и со скрипом приоткрылась.
- Эскьюз ми, мей ай кам ин? - спросила, появившаяся в проеме голова.
- Что? - непонимающе спросил я.
- У, елки! - с досадой сказал человек, - Я прошу разрешения войти.
- Входите, - неуверенно предложил я. - Вы кто?
- Я Улисс. Улисс Брук, - представился вошедший, закрывая за собой дверь. Это был высокий, стройный молодой человек в голубых джинсах и яркой клетчатой рубахе. Широкий, кожаный ремень, стягивающий его талию, блистал множеством заклепок и надписей на неопределенном количестве иностранных языков. Мягкий хлопок отвлек меня от изучения удивительного гостя - дверь исчезла.
- Вот так всегда, - обречено сказал Улисс, оглядываясь вокруг. Где я нахожусь?
- В электричке, - не раздумывая, ответил я.
- Знаешь, родной, это я сам вижу. Ты больше ничего добавить не можешь?
- На юге...
- Юге?! Я эти синие очки... Ты случайно не Великий Оптик?
- Нет. Точно нет.
- Жаль, - вздохнул парень, усаживаясь рядом со мной. - Я так устал. Кстати, ты не очень удивился моему появлению. Бывали довольно прискорбные случаи.
- Я уже привык. Ко многому привык... Странно.
- Что?
- Ты когда-нибудь убивал?
- Убивал ли я? - переспросил мой попутчик. Он опустил голову, приложил руку ко лбу, провел пальцем по губам и изящно раскрыв ладонь, изображая известный театральный жест утонченной натуры, проговорил, - Вопрос не из простых. Может быть да, а может и нет. Мы только и делаем, что множим трупы. Мастерство трупообразования в нас от рождения.
- Что-то не понял, - пробормотал я растерянно.
- Да-да, - согласился Улисс, - большинство не понимают. А почему, собственно говоря, тебя интересует сей вопрос?
- Потому что я...
- Не стесняйся. К чему жеманство. Свои люди. Уже минут как пять знакомы - для меня, не скрою, срок значительный, поэтому давай, выкладывай. И потом, мы в поезде - люди всегда откровенничают под рельсовый аккомпанемент. Не делай из себя исключительную личность, все равно в финале - катафалк.
- Не делаю, - смущенно пробормотал я, - дело в том... дело в том... Я убил.
- Не слышу.
- Я убил! - крикнул я, что есть силы.
- Теперь другое дело. Личное местоимение "Я" и глагол "УБИВАТЬ" нельзя произносить без восклицательного знака в конце. Это такие значимые слова!
- Я убил. Убил двоих. Зарезал вот этой штукой, - я потряс мечом и бросил его на пол. Металл звякнул, застыл золотистой змеей у наших ног.
- Мне нравится этот звук, - признался Улисс.
- Мерзкий и отвратительный...
- Ну-ну, если убил ты, то нечего обвинять прекрасный образчик трупообразователя. Орудия убийства никогда не принуждают к убийству.
- Не принуждают, но побуждают. Когда держишь в руках огнестрельное оружие, хочется нажать на курок, нож - воткнуть во что-то, а меч...
- Отвлекся, милый, отвлекся. Ты убил. Что далее? Тебя мучает твой поступок?
- Не мучает. Мне страшно, - признался я, отведя взгляд от прозрачно-голубых глаз собеседника.
- Ты откровенен. Понимаю-понимаю. Ты боишься наказания. Эх, человек...
- Дело совсем не в этом, - оборвал я странного собеседника. Он удивленно посмотрел на меня, щелкнул ногтем по поясу, и, проведя пальцем по его кожаной поверхности, прочитал полу-стертую надпись:
- Есть чувства, которые грозят убить одинокого; если это им удается, они должны сами умереть! Но способен ли ты быть убийцею?
- О чем это? - раздраженно спросил я.
- В данном случае о твоем страхе. Так говорил несчастный Ницше, устами Заратустры.
- Причем здесь несчастный Ницше? Я боюсь себя. Я лучше думал о себе. Ведь никогда и представить себе не мог, что в состоянии хладнокровно освежевать человека. И ничего... Ничего... Где все эти интеллигентские мучения, рвотное отвращение. Где?
Улисс не ответил. Он с интересом пересчитывал заклепки на левой стороне ремня, потом под их блестящим строем обнаружил другую надпись и принялся читать:
- ... когда-нибудь ты не увидишь более своей высоты, а твое неизменное будет слишком близко к тебе; твое возвышенное будет даже пугать тебя, как призрак. Когда-нибудь ты воскликнешь: "Все ложь!"
- Да о чем ты, Боже мой?! Какая высота? Что? Убийство что-то возвышенное?
- Ты мне изрядно надоел, - скривившись, сказал Улисс, - что ты стенаешь? Что мучаешься? Убил, ну и убил. Не специально же. Защищал себя. Самозащита. Вылезло из тебя что-то усердно скрываемое всеми твоими воспитателями. Значит, такой ты и есть на самом деле. Привыкай к себе.
- Нет, я не такой. Я нежный, любящий...
- Самокритичный, - добавил Улисс с усмешкой. - Ведешь себя как девка, которой слишком мало предложили.
- Да, кто ты такой, чтобы со мною так разговаривать?
- Я? Ты можешь прочитать об этом вон там, - ответил Улисс, указывая на заднюю часть ремня. - Но если не хочешь утруждать себя, я процитирую: "Всюду раздается голос тех, кто проповедует смерть; и земля полна теми, кому нужно проповедовать смерть".
- И кто же тебя уполномочил?
- Я бы его... Ищу.
- Ясно. Что ж, господин проповедник. Ответьте мне...
- Готов. Спрашивай.
- Верить в Бога означает верить в бессмертие души, не так ли?
- Если только не верить в смерть Бога, то да.
- Если душа бессмертна, имеет ли смысл спасать свое материальное тело, разрушая другие творения Бога, как это сделал я?
- Постановка вопроса требует философского подхода. И ты, и лишенные тобой жизни люди - творенья божьи. Либо они убили бы тебя, либо ты их. Господь почему-то отдал предпочтение тебе, следовательно, ты ему здесь нужен больше, чем те. Свыкнись с этим. И еще. Не презирай свое тело. Философ был такой - Сигер Брабантский. Он считал, что душа только в теле может испытать всю полноту существования. Так что, спасая тело, может быть, ты спасал единственное окно своей души.
- Все равно... Душа... Тело... Философский взгляд. Нет. Здесь должен быть взгляд порядочного человека.
