В тот день священник понял, что Отец-Солнце подает ему знак. Невзрачная соплюшка явно казалась колдуньей. Только колдунья могла в последний момент так бездумно уклоняться от снежка, летящего ей в спину. Только колдунья могла - как задним умом вспоминалось святому отцу - так бесстрашно бегать мимо злющих цепных псов, которых опасалась вся окрестная ребятня. Только колдунья… Впрочем, она уже не его забота. Что еще она может - выяснят допросчики Трибунала. Благодаря усилиям святых братьев богопротивное колдовство в последние десятилетия сходило на нет, и колдунов и ведьм рождалось все меньше и меньше. Да и тем, что рождались, ох как далеко до описываемого в легендах мерзкого Майно, в легендах, постепенно превращавшихся в страшные сказки для детей. Но на безрыбье и рак свистнет, так что выявления даже такого невзрачного духова отродья хватит для возвращения в столицу.
Срочно вызванные дознатчики Трибунала вкупе с несколькими стражниками прибыли через несколько дней. Связать и увезти мужика с его бабой и малолетней девкой казалось плевой задачей. Но брат Темперс не знал - а за ним не знали и приезжие - что отец Элизы осел на месте лишь после рождения дочери. До того обозным охранником он исходил и изъездил немало земель, забирался в Сураграш и даже доезжал до самого Граша. В Сураграше он и нашел свою судьбу - бронзовокожую застенчивую четырнадцатилетнюю красавицу из захудалой придорожной деревеньки. Выкупив ее у родителей и вернувшись домой, он сыграл свадьбу и занялся охотой и плотничанием. Однако боевой топор и лук он на чердак не забросил и каждый день упражнялся с ними на заднем дворе, обнесенном от любопытных глаз высоким тыном. Загодя предупрежденный деревенской молвой о прибытии чужих, он, уже тридцатилетний, с сединой в бороде, но еще отнюдь не начавший дряхлеть мужик, понял, что момент, которого они с женой боялись больше всего, настал. Пришло время уходить. Подхватив заранее заготовленные узлы и девочку, он с женой ушел в лес огородами. Пущенных по следу собак он изрубил в куски прежде, чем лайки успели понять - не на тех нарвались. Догнавших его на свою голову верхами двоих поимщиков он сбил с седел стрелами, забросил на лошадей узлы и домашних - и был таков. Снег уже растаял, а охотников искать беглецов с собаками в деревне более не нашлось.
Долго-долго - Элиза не знала, сколько - они пробирались на юг, в Сураграш. Отец Элизы рассчитывал на помощь жениной родни - как-никак, своя кровь. Однако, воспитанный на севере, он забыл, что женщина в Северном Граше - лишь ценная (а иногда и не очень) вещь. Тем более если женщина даже не дочь, а внучка. Если бы он сумел пробраться дальше на юг, к тарсачкам, судьба его семьи могла сложиться совсем по-другому. Но родственники жены, быстро разобравшись, что за изгнанником не стоит многочисленная родня, решили обратить дело к собственной выгоде. В результате семья Элизы с трудом унесла ноги, лишившись попутно одной из лошадей со всеми скудными пожитками.
Дальше Элиза помнила лишь смутно. Судя по всему, какое-то время ее отец ухитрялся хотя бы впроголодь кормить семью, тут и там подрабатывая на грязных работах. Его плотницкое умение в Сураграше оказалось без надобности, а охотиться в жарких саваннах оказалось совсем не тем же, что в густых северных лесах. Охранником его не брали: чужаку не доверяли, а поручителей не находилось.
Так прошло время. Родители Элизы переезжали из города в город, подряжаясь на черную работу в караванах. Потом, в Граше, отец исчез. Наверное, его убили в драке - именно так казалось Элизе, хотя она и не могла утверждать уверенно. От того дня в ее памяти остались лишь слезы матери - безнадежные, отчаянные. На следующий день после того, как отец не вернулся в их жалкую хибару, мать пошла на рынок в надежде продать чудом сохранившееся золоченое кольцо. Она тоже не вернулась. Как уже много позже узнала Элиза, первый же ростовщик, к которому она обратилась, кликнул стражу, и несчастную женщину как воровку бросили в тюремную яму. Неделей позже ее продали на невольничьем рынке какому-то торговцу рабами.
Тем же вечером пустой живот выгнал девочку на улицу. За прошедшее со времени бегства время она загорела и похудела так, что ребра торчали наружу сквозь прорехи в платье. Весь вечер и ночь она бродила по улицам, избегая опасных мест так же, как уворачивалась от снежков - бездумно и инстинктивно. Под утро она умудрилась стащить кусок лепешки из-под носа у задремавшего за столом грязной забегаловки пьяницы. Зажав хлеб в кулаке, она со всех ног бросилась наружу и дальше - в лабиринты кривых улочек.
Забившись в какую-то щель под стеной, грязная, перепуганная, она жадно кусала лепешку, давясь крошками и не глядя по сторонам. В какой-то момент чувство опасности заставило ее поднять взгляд.
– Эй, ты! - сказал насмешливый мальчишечий голос на языке матери. - Ты кто такая? Я тебя не знаю. Дай сюда!
Чужая рука ухватила остаток лепешки и потянула к себе. Элиза попыталась сопротивляться, даже укусила обидчика за палец, но безжалостный тычок кулаком в глаз опрокинул ее на спину, заставив разжать хватку. Даже не пытаясь подняться, она тонко безнадежно заскулила - сухая жесткая лепешка даже целиком не утолила бы ее голод, а то, что она съела, лишь разожгло аппетит. Голодная боль судорогой свела желудок.
– Ишь ты, кусается! - удивленно-насмешливо произнес голос (здесь Мира усмехнулась, бросив взгляд на перевязанный палец). - Ну ты, малявка! Говори, откуда такая взялась! Щас в зубы дам! Ты что, не знаешь, что тут территория Диких Зверят? Мы здесь ночами шакалим, никому другому сюда хода нет!
Элиза не отвечала. Слова не проникали в ее сознание, оставались пустыми звуками где-то вдали. Она знала лишь, что у нее отобрали последнее, что оставалось - ее лепешку, и теперь придет нехороший злой дядя в черной одежде и заберет ее с собой далеко-далеко, откуда никто не возвращается. Всех ее сил оставалось лишь на последний плач-поскуливание.
– Да на ты свой кусок, подавись! - отобранный хлеб неожиданно втиснулся ей обратно в руку. - Тоже мне, умирающий лебедь… Авось не сдохла бы от голода, если бы поделилась. Жри давай. Ты что, недавно здесь?
Так Элиза познакомилась с Крысенышем.
Той же ночью Крысеныш привел ее в Нору - полуразвалившуюся хижину в глубине трущоб Южного района. Белка, в отличие от разворчавшегося Бычка, сразу приняла в новенькой самое живое участие. Она приложила ко все еще ноющей от тычка Крысеныша скуле холодную мокрую тряпку и сунула в руку еще один кусок лепешки - даже побольше украденного Элизой. Бычок, а потом и вернувшийся Змей вусмерть переругались с Крысенышем и Белкой из-за лишнего рта, но, разжалобившись сопливой перемазанной рожицей, настаивать на ее изгнании не стали. Так Элиза стала Наседкой. По малолетству и неопытности сначала она действительно работала воровкой-наседкой: высматривала жертву побогаче, стояла на стреме, когда Бычок со Змеем или Крысенышем потрошили карманы в переулке - в общем, выполняла не требующую особой квалификации работу. Позже ее стали учить воровать - резать кошели заточенной монеткой, аккуратно снимать ожерелья, сдергивать с женских голов дорогие арески вместе с удерживающими их булавками - и бесследно растворяться в базарной толпе.
