class="p1">Амвросий, большой ценитель искусств, пребывал в откровенном восторге от этих созданий, их совершенного исполнения и правдоподобия. Но остальные горожане, в том числе менее высокопоставленные служители церкви, были возмущены, кто в большей степени, кто в меньшей. Они утверждали, что мастер воплотил в этих фигурах собственные пороки, создал их во славу скорее Велиала, нежели Господа, совершив тем самым своего рода богохульство. Конечно, признавали они, облик горгулий и должен быть причудливым и устрашающим, но в данном случае мастер перешел все допустимые границы самым вопиющим образом.
Однако, когда строительство закончилось, к горгульям Блеза Рейнара, несмотря на потоки ожесточенной критики, постепенно привыкли, как и к облику нового собора в целом, и вскоре почти перестали их замечать. Злословие сошло на нет, а сам камнерез, хоть горожане и продолжали коситься на него недружелюбно, нашел новую работу – не без помощи разбирающихся в искусстве покровителей. Он так и оставался в Вионе, где ухаживал, хотя и без зримого успеха, за дочерью трактирщика, некой Николеттой Вильом, в которую, как говорят, был влюблен еще до отъезда, на свой лад – скрытно и угрюмо.
Но сам Рейнар не забыл горгулий. Часто, проходя мимо величественной громады собора, он поглядывал на них с тайной гордостью, которую и сам вряд ли смог бы объяснить. Казалось, они имеют для него особое, мистическое значение, олицетворяя смутный, но приятный триумф.
Если бы его спросили о причинах этой гордости, он ответил бы, что гордится искусной работой. Он не сказал бы, а может, и сам не подозревал, что в одной из горгулий воплотил всю мучительную злобу и обиду на несправедливость жителей Виона, которые всегда ненавидели его, и водрузил свое творение на крышу собора, откуда оно должно было вечно пугать суетящихся внизу горожан. Вероятно, не догадывался он и о том, что во второй горгулье выразил свою дьявольскую страсть к Николетте – страсть угрюмую и необыкновенно упорную, совершенно отличную в этом отношении от обычных животных порывов личности столь низменной, каковую представлял из себя Рейнар, страсть, которая после многолетних скитаний вновь привела его в ненавистный город его юности.
Камнерезу даже больше, чем его хулителям, горгульи казались одушевленными и разумными существами, живущими собственной жизнью. И более всего они выглядели живыми, когда лето уходило и на Вион надвигались осенние дожди. Сточные желоба на крыше собора переполнялись, и, когда на городские улицы начинали низвергаться потоки дождевой воды, казалось, что из разверстых пастей горгулий ручьями изливается пенная слюна, порождение злобной ярости и нечистой похоти.
II
В то время, в 1138 году от Рождества Христова, Вион был главным городом провинции Аверуань. С двух сторон глухие леса, о которых рассказывали много диковинного, населяя их оборотнями и призраками, подступали так близко к городским стенам, что тень от них на закате достигала городских ворот. С двух других сторон расстилались возделанные поля, неторопливо катили свои воды речки и ручьи, петлявшие меж ив и тополей, а дороги вели через равнины, мимо замков благородных сеньоров, в далекие земли, лежавшие за пределами Аверуани.
Сам город процветал; недобрая слава окрестных лесов никогда не бросала на него свою тень. Его издавна освящало присутствие двух женских и одного мужского монастыря, и теперь, когда строительство долгожданного собора завершилось, горожане считали, что Виону гарантировано заступничество святых, а демоны, вампиры и инкубы будут обходить стороной его пользующиеся покровительством свыше пределы еще усерднее прежнего.
Разумеется, как и во всех средневековых городах, в Вионе время от времени обнаруживались случаи колдовства или одержимости бесами, а пару раз добродетельных жителей города совращали бессовестные суккубы. Впрочем, в мире, где дьявол с его происками никогда не дремал, подобное никого не удивляло. Однако ужасающих событий, которые произошли на излете осени того года, когда было закончено строительство собора, предвидеть не мог никто.
Первое ужасное событие произошло по соседству с собором, в тени, можно сказать, священных стен, что было особенно кощунственно и совсем уж непостижимо.
Двое горожан, почтенный портной по имени Гийом Маспье и столь же уважаемый бондарь Жером Мацаль, возвращались домой поздним ноябрьским вечером, добросовестно перепробовав все красные и белые аверуанские вина в нескольких трактирах. Если верить словам Маспье, который один выжил, чтобы поведать обо всем, они проходили по соборной площади и рассматривали заслоняющую звезды громаду собора, когда летающее чудище, черное, как сажа преисподней, спикировало с неба и набросилось на Жерома. Оно сбило беднягу с ног взмахами могучих крыльев и вцепилось в него зубами и когтями.
Маспье был не в состоянии подробно описать чудовище, ибо мало что разглядел в темноте неосвещенной площади, и к тому же судьба его товарища, повергнутого наземь жуткой тварью, которая с рычанием рвала ему горло, отбила у Маспье всякое желание задержаться на месте происшествия. Он бежал без оглядки со всей прытью, на какую был способен, до самого дома священника за много кварталов от соборной площади, где и поведал о своем приключении, то и дело вздрагивая и заикаясь.
Вооружившись святой водой и кропилом, в сопровождении толпы горожан, несущих факелы, дубины и алебарды, священник последовал за Маспье на место трагедии, где они и нашли растерзанное тело Мацаля. Лицо его было чудовищно обезображено, горло и грудь изодраны когтями. В ту ночь никто больше не видел чудовища, но насмерть перепуганные горожане разошлись по домам в убеждении, что выходец из преисподней посетил их город и, возможно, решил здесь поселиться.
Наутро, когда весть о ночном происшествии облетела весь Вион, сея ужас, священники прошли повсюду с ладаном и святой водой, окропив все пороги домов и все общественные места, но старания их оказались напрасны, ибо злой дух был рядом и на следующую же ночь снова вышел на охоту.
В узком переулке тварь напала на двух достойных горожан, мгновенно умертвив одного и вцепившись в другого сзади, когда тот попытался убежать. Пронзительные крики беспомощных жертв и утробное рычание демона слышали люди в близлежащих домах. Те, у кого хватило храбрости выглянуть в окно, видели, как мерзкая тварь улетала, заслоняя уродливыми черными крыльями осенние звезды, когда грозно парила выше городских крыш.
После этого происшествия очень немногие отваживались выходить на улицу по ночам, да и то лишь в случае крайней и безотлагательной необходимости и вооруженными группами, с факелами в руках, рассчитывая таким образом отпугнуть демона, которого они считали созданием тьмы, в силу природы своей боящимся огня и света. Но чудовище продолжало со сверхъестественной дерзостью нападать на достойных горожан, не обращая на факелы ни малейшего внимания или взмахами широких
