Подключение происходило мучительно. То, чего больше всего боялся Ваматр — выколачивание денег из Хука, — как раз удалось безболезненно. Инса была права. Интуиция крупного дельца подсказала Хуку, какой переворот может вызвать открытие прямого синтеза, и он, как говорится, открыл закрома. «Астрономическая обсерватория» расширялась. К уже существовавшим сборным домикам присоединилось еще пять, к лаборатории пристроили помещение для работ по синтезу. Стройка и монтаж велись непрерывно, порой по ночам при свете прожекторов. Из долины, где кончался участок приличной дороги, почти вся транспортировка осуществлялась вертолетами. Теперь к кратеру, как некогда к башне в Холле, всё время подлетали стрекозы. На этот раз металлические, и несли они не информацию и пищу протоксенусам, а ящики с оборудованием и приборами, стройматериалы, целые панели здании.
Однако оживление, общее приподнятое настроение, возникшее на новом этапе работы, длилось не так уж долго. Прошел месяц, второй, кончался третий, а на огромных экранах, установленных в главной пультовой, не появлялось ничего такого, что можно было счесть за вразумительный знак, что подкрепило бы надежду исследователей, стремившихся подключиться к потоку Информации. Главное, правда, было уже достигнуто. В результате совместных усилий физиков и кибернетиков удавалось улавливать и фиксировать импульсы-сигналы, излучаемые протоксенусами. Как только в долине закончили монтаж электронно-вычислительного центра, показания приборов-датчиков, установленных в кратере, стали поступать на обработку в счетно-решающие устройства. Но и они не в состоянии были разобраться во всё растущем потоке сигналов. Пришлось удвоить, а затем и утроить емкость ячеек памяти, но и этого оказалось недостаточно. Тогда заговорили скептики. Считая, что несколько клеток в организме какого-нибудь жука, не говоря уже о протоксенусах, намного сложней, чем вся система вычислительного центра, они утверждали:
— Пожалуй, электронные мозги всей планеты не в состоянии попять протоксенусов. Они просто глупее их.
Может показаться странным, но именно Хук первым давал отповедь маловерам:
— Однако и дурак кое-что поймет, если умный будет говорить с ним, скажем, о погоде.
Вообще в этот период Хук радовал Крэла и Ваматра, освободив их от необходимости постоянно выпрашивать средства на проведение изысканий. Хук не отказывал ни в чем, делал срочные, дорогостоящие заказы в различных странах мира, выписывал самую совершенную, наиболее современную аппаратуру и приборы, нанимал лучших специалистов. Впрочем, секрет его энтузиазма был прост: протоксенусы способствовали проведению органического синтеза из элементов. Ни один процесс, происходящий в биосфере Земли, не мог соперничать по скорости с тем. что происходило в лаборатории, прилепившейся к кратеру. Элементы неживой природы — азот, кислород, углекислота воздуха под действием солнечной радиации превращались в органическую массу. Процесс не новый, миллиарды лет назад начатый на Земле растениями, но земные растения, месяцами накапливающие сахаристые вещества и крахмал, не могли состязаться с установками, находившимися под влиянием протоксенусов. Производительность опытного участка площадью в несколько квадратных метров равнялась производительности нескольких акров полей, но… но протоксенусы «разрешали» людям вести процесс только в течение сорока минут в сутки. Никакие ухищрения экспериментаторов не позволили увеличить этот срок. Протоксенусы, словно демонстрируя свои необычайные возможности, вернее, знания, почерпнутые ими из Вселенской Сферы Информации, показывали, на что они способны, что в состоянии дать людям, однако выдавали только крохи.
— Не верят они нам, — сокрушался Ваматр.
— Не усложняйте, доктор, — подбадривал Хук. — Я согласен с Крэлом. Он не считает их разумными, и он прав. Нужное нам мы от них возьмем.
— Если сумеем. Сложно всё это и… страшновато. — Ваматр поежился, плотнее укутываясь в плед.
На небольшой террасе у нижнего ряда домиков-коробочек, защищенные от ветра, стояли кресла. На спинке каждого висел теплый плед, предохраняющий от сырости и холода. Ясное небо, усеянное неприветливыми звездами, чернота зияющего под ногами обрыва — всё напоминало морозную ночь где-то на севере.
— Никак не могу привыкнуть к мысли, что я в Африке. А вы, доктор? — спросил Хук.
— И я.
— Вы здесь не хуже себя чувствуете, чем в Холпе?
— Нет, нет, пожалуй, даже бодрее. Вот только…
— Вас всё больше и больше огорчают протоксенусы?
— Хуже. Люди наши. Особенно Ялко. Знаете, он как-то слился с протоксенусами. Порой говорит об их «философии», об их отношении к людским проблемам, словно выступает их дипломатическим и полномочным представителем. И не он один.
— Холодно уже становится, а хочется еще побыть на воздухе.
— Да, видимо, уже пора забираться в наши пеналы.
— Не сетуйте, доктор. Сами знаете, здесь трудно создать комфорт больший, чем это удалось.
— Ну что вы, Хук, вам это удалось превосходно.
— Вы же знаете мой девиз: всякое дело надо делать хорошо, если нельзя не делать вовсе. Смотрите, сюда идет Крэл.
— Крэл, что это у вас, неужели догадались притащить бутылочку французского?
— Сыро ведь здесь, зябко.
— Вот молодчина. Подсаживайтесь поближе и сразу же берите плед. Вы сейчас снизу? Что там, в центре?
— Наладили передачу записей на экраны верхней лаборатории и на главный пульт. Теперь от сумматоров будем получать расшифровки прямо сюда.
— А каковы сигналы?
— Хаос.
— Не будем терять надежды. Вы чем-то обеспокоены. Крэл?
— Настроение отвратное.
— Неудачи?
— Не только это. Альберт Нолан.
— Что, что с ним? — Ваматр даже вывернулся из пледа и поставил на столик рюмку с недопитым коньяком.
— Я получил от пего письмо. Он предупреждает всех нас, что мы, по его мнению, теряем контроль над протоксенусами. Он очень ясно намекает, что не допустит их распространения, так как это может привести к страшным последствиям. Письмо суховатое, если не сказать больше.
— Но ведь они у нас в кратере и ничего поделать не могут!
— А их попытки взлететь? — спросил Крэл.
— Таких попыток не было.
— Следовательно, Нолан лжет?
— Альберт не может сказать неправду! — убежденно сказал Ваматр. — Никто, поймите, Крэл, никто из наших дежурных этого не видел.
— Оказывается, — Хук помедлил, — оказывается, один человек всё же видел.
— Кто?
— Лаборант Грэо.
— Грэо? Да как же он мог, как посмел не занести в протокол, не сделать записей в лабораторном журнале? Ну хотя бы устно… Нет, нет, его надо немедленно… Я не знаю что, но что-то надо сделать немедленно. Уволить! Да, да, прежде всего уволить.
