подземелья, как луч.
Он боялся проснутся, но все же ущипнул себя. Нет. Это была явь. Вот летит, несясь благодаря солнечному потоку, обгоняя все ветра. Вот он летит в небо, и замирает точкой на небосводе. Леша стал звездой выбравшейся из подземелья навсегда.
После обильного ливня город укрылся белой простыней тумана. Машины, словно железные овечки, спрятались в свои пастбища, гаражи. Юный пастух, Юдин, сидел на крыше такого ангара, и играл мелодию на дудке. Это была колыбельная, старая. Как первое слово.
Юдин не был хорошим музыкантом, но всегда идя на крышу, он брал с собой какой-нибудь музыкальный инструмент. На сей раз это была розовая, акриловая дудка. Компактная в руке и умеренно легкая по весу. В такт мелодии где-то из глубины тумана лаяли собаки.
Но Юдин не сбивался, напротив это давало ему уверенности. Пальцы ловко сплетали узоры звуков, распуская невиданные до сей поры, туманные цветы. Это были нежные птицы, и мертвые дельфины, распутные девушки и целомудренные совы. На секунду показалось, что он ошибся, но это была лишь театральная пауза, скоро продолжит цвести.
Так играя, ноту за нотой, он дошел до роспуска пальцев, потеряв равновесие, эфирное тело ускользнуло в объектив первозданного творения. Дудочка распахнула свое брюхо, как харакири самурая, и выплевала последний свой красивый яд. Это была смерть всему живому. Это была ночь.
Юдин смахнул капли пота со лба. Сквозь ночные порывы ветра слышался сонный храп автомобилей. Туман рассеялся, и вот на небе показались сморщенные от старости звезды. Из них сыпался песок. Желтый сон.
– Все таки как нежна смерть… – подумал юный Юдин. И нырнул окончательно в Лету….
Он внимательно смотрел в раковину ее женских, а значит и сексуальных губ, в надежде, что она решиться обнажить ему свой жемчуг – язык. Ему нравилось, когда девушки его дразнили языком, в этом он находил силу. Ему нравилось, когда его унижали, что там греха таить.
И вот она окатила его волной презрения, словно говорила, Иннокентий, вы не заслуживаете даже эпизодического появления в романе моей судьбы. Ни то что полноправной роли. И Иннокентий со всем этим был согласен.
Он сжался в плечах, как листочек туалетной бумаги, помялся, покачнулся. Потом он услышал мягкое прикосновение
Простите- сказала Марина- я вела себя с вами слишком гордо, все что я сказала тогда: … в общем, я хочу чтобы вы знали, я так на самом деле не считаю… Вы не плохой и даже стараетесь вроде бы, но я все равно не люблю…
Она врала:она действительно высказала все как считала, она действительно испытывала к нему одно лишь призрение, просто на мгновение в ее парадоксальной темной женской душе вспыхнуло мимолетное светило сострадания, ко всему слабому, а Иннокентий действительно был слаб.
В этой женщине не было черствости, и поэтому она не хотела погубить. Ей просто он был неприятен: неприятен его внешний вид, манеры, его знаки внимания ей. Она хотела от всего этого отгородиться. Но мучить она не хотела, а если и хотела, то только на первых порах, до того как ей пришла в голову, страшная мысль. «А вдруг у меня будет такой же ничтожный сын… Потерплю»
Но она не понимала, что Иннокентия возбуждало женское неприятие. Иннокентий любил унижение, а не признание, он даже мечтал о пощечине. Он думал, чтобы ей сказать, или как поступить, чтобы вывести снова ее из себя.
Но Марина была очень спокойна и расслаблена теперь, она его разгадала, и как женщина и соответственно духовная личность, описала внутреннее всю его подноготную. Слабый, глупый, противоречивый. И неожиданно, для самой себя она стала сострадать. Что его сделало таким? Ведь не мог родиться сам по себе ничтожеством. Наверное обстановка в которой он рос, воспитывался… или просто болезнь. Да и вообще, какое ей дело. Просто человек, которому тоже нужно тепло, ее тепло в частности… ну и ладно, все мы в конце концов люди.
– Вам нравиться боль, я угадала?
– Нет- попытался соврать Иннокентий
– Ладно, забудьте. Это ничего. Просто выкиньте из головы, все это в прошлом, на эмоциях. Идите домой и выспитесь, от Вас дурно пахнет.
– До свидания…– было пытался вставить свое слово Иннокентий
– Прощайте!– оборвала его Марина
И смыла этот закомплексованный клочек бумаги, хоть и с некоторым состраданием в недра своей инстинктивной памяти.
А Иннокентий молча со смирением поплелся домой, поджав плечи, так и не получив нужного эффекта, от было начавшегося, но быстро обломавшегося, не до произошедшего, намечавшегося было женского буллинга. Он пришел домой и выключил свет, разделся. Встал на табуретку, и ушел в себя, как внутренний эмигрант, или Будда, засопел и включил в себе день.
А Марина тем временем на кухне писала письмо любовнице о том, какая была погода в Коктобеле в среду.
Апатичное настроение сковало ее руки и ноги. Угрюмо смотря в стенку Мария начинала понимать, что стенки не какой нет.
Снег падал на нее, а холод сковал сердце. Мария вновь забылась. Перед ней, воспоминаниями снова стоял этот мальчик Коля и держал в худеньких ручках обглоданную краюшку хлеба. Хватит, сказала Маша и открыла глаза.
Она спала, это был сон. Проснувшись, она обнаружила себя в своей комнате. Ничего не произошло- все по прежнему. Тумбочка, будильник, шкаф. Достаточно понять, что после того, как пройдет время и глаза откроются, все внутри и снаружи тебя изменится, и ты приобретешь свободу. Маша встала, позавтракала наспех, оделась, вышла в школу. Метет- отметила Мария про себя. В школе все было как всегда. Старый дурак вахтер сначала не узнал ее:
–Посторонним сюда нельзя! – окрикнул ее вахтер
– Какая же я посторонняя, я тут учусь
– ну-ну проходи.
И так каждое утро. Уже надоело. Почему они его не сменят, он же видно что не справляется со своими обязанностями? – думала так Мария.
В классе все было как всегда. Даже скучно рассказывать. Окончила учиться к трем часам. Пошла домой.
– Шорх, шорх- пел ее друг снег, вторя ее шагам. Краем глаза она увидела Колю, который плелся за ней.
– че тебе надо?– остановившись спросила она с равнодушием- Ты очень навязчивый, Коля. Мне не нужны вообще друзья
– Я не об этом- начал Коля.– Сегодня я опять тебе снился?
– Да- сказала Маша-
