А мы продолжили сидеть в молчании. Лам и Лан Фан, обнявшись, вместе смотрели на потрескивающий огонь. Эмма ковыряла веточкой землю, пытаясь нарисовать кита с физиогномическими чертами Марка. Голова Марии вернулась на мое плечо — снова стало уютно.
— И ночь сегодня какая-то необычно тихая… — ни к кому не обращаясь, сказала Эмма, закончив своё произведение.
— Здесь всегда тихие ночи, — ответил Лам.
— Да. Но сегодня тишина какая-то… неправильная.
— Ээээй! — неправильную тишину вдруг вспорол голос Марка. — Ребята! Идите все сюда!
— Ну вот. Что еще-то?
— Надеюсь, он не будет нам показывать, как красиво у него получилось нарисовать струей сердечко на песке.
— Снова.
— Да не-е. Он обещал.
— Струей? Снова?
— Не берите в голову, Лан Фан.
Освещая себе путь фонариками, мы быстро нашли стоявшего на берегу и подзывавшего нас Марка.
— У меня сегодня просто вечер странных открытий, — на лице у него была идиотски-озорная улыбка, но в глазах угадывалось и что-то тревожащее.
— Что случилось?
— Река.
— Что — "река"?
— Ну, это… Когда воду ходил набирать, все было нормально. А теперь…
— А теперь? — я посветил на реку: река была на месте, все такая же темная и широкая. — Что не так-то?
— Течение, — делая круглые глаза, тихо произнес Марк.
— Его нет, — закончила за него Эмма.
Мария подошла к краю и погрузила обе руки в воду. Я непроизвольно сделал то же самое. В холодной воде не чувствовалось никакого движения, никаких разводов на поверхности тоже не было видно. Но это ничего не значило. Течение могло бы быть просто неуловимо медленным.
Лан Фан поступила умнее. Сорвав пучок растущей поблизости травы, она бросила его на воду. Опустившись на безупречно гладкую поверхность реки, травинки так и замерли на месте.
— Что за?.. — озвучила общую мысль Эмма. — Ай! Щас огребёшь, Марк!
— Ну вот, ты не спишь. И я не сплю.
— Никто не спит.
Никто не спит. От этой фразы мне почему-то стало очень неуютно. И я не заметил, кто именно это сказал. Может быть, даже я сам.
Настроение для выстраивания сумасшедших теорий в этот раз ни в ком не проснулось. Вшестером мы зашагали обратно к костру. Я держал Марию за руку, приглушая её теплом зашевелившуюся у меня внутри тревожность. Лам, обняв Лан Фан за плечи, что-то тихо ей говорил. Марк старательно ворошил траву шагами, распугивая всех местных сверчков. А Эмма шла, разведя в стороны руки, словно хотела поймать кого-то невидимого во тьме.
— Какие-то вы все невесёлые.
— Заткнись, Марк.
— Огрызаться-то зачем? Ну я же тут ни при чём. Это всё… ну… оно…
— Никто и не говорит, что ты тут при чём-то. Просто заткнись.
— Моя вина только в том, что раньше вас всё подмечаю. Просто вот такой у меня… Ай! Ау!
— Предупреждали? Предупреждали.
— Ох, ну и тяжёлая же у тебя лапа, Эми.
— Так, за "лапу" могу и повторить. Хотя, чего могу? Повторю. Иди сюда, Марципан, куда убежал? А ну!
— Не-не-не!
— Стоять, говорю!
— Я его держу, Эм! Давай!
— И ты, мой Брут детства? Не ждал такого предатель… ой!.. ства… ай!
— Ещё, Эм! Мало ему! Ахахах!
— Мари… ой!.. и ты туда же… оу!
— Стоять!
— Эй! Хахахах! Щекотки я точно… хахах… не переживу! Лучше уж лапой твоей!
— Ах ты!
— А-а-а! Ну всё, всё!
— Уфф… Ладно. Хватит с тебя на сегодня.
— Ни за что уничтожили бедного Марека.
— Вставай.
— Экзекутировали.
— Ну чего ты развалился?
— Развоплотили.
— Ещё клещей насобираешь, дурачок.
— Четвертовали и съели.
— Ну хорош. Давай руку. Мир?
— Ладно… Мир.
Спонтанная дружеская потасовка — боже, будто нам всем снова по десять лет — сработала как спасительный магический ритуал. Он разогнал повисшую над нами вязкую неуютную тень, помог избавиться от состояния мрачного оцепенения. Даже не участвовавшие в весёлой кутерьме Лам и Лан Фан выглядели оттаявшими.
— Нежная, великодушная дружба его вливала в сердце мое отраду, утешение, тогда, когда я готова была погрузиться в ужасное отчаяние, — с четко выверенным выражением явно процитировала откуда-то Лан Фан. За время нашего сравнительно недолгого знакомства она уже несколько раз так делала. Возможно, так она тренировала произношение. Или устраивала маленькие экзамены своей исключительной памяти. Источники её цитат порой были совершенно случайны. И мне почти никогда не удавалось их сходу определить.
— Автор неизвестен, — сказала Мария, видимо, снова беспардонно заглянув в мои мысли. Я уже привык.
— А знаете, — сказала она, сунув хворостину в огонь, — мне ведь накануне приснился сегодняшний вечер. Я прям точно осознавала, что именно сегодняшний. Только во сне не происходило ничего странного и страшного. Эмма все так же пела под гитару. Марк и Лам долго спорили о чём-то страшно занудном, а Лан Фан пыталась их разнять. А потом ты продекламировал свои новые стихи, и они оказались так себе… Ахах! Ну, не обижайся, тигр, я пошутила, этого во сне не было. Твои стихи прекрасны, всегда их буду любить. Какими бы они ни были… Ахахаха! Ну ладно! Ну всё! Больше не буду! Хах… Так вот, ничего необычного. Небо не сходило с ума, а реки не останавливались. Забавно. Будто на один вечер сон решил поменяться местами со скучной реальностью. Только вот…
Она вытащила загоревшуюся хворостину и стала внимательно рассматривать огонёк.
— Я лишь утром, обдумывая этот сон, поняла, что кое-что странное в этом сне. Точнее, кое-чего не было. Кое-кого. В моем сне не было меня. Вообще не было. Никогда. Вы никогда не были знакомы со мной. Даже ты, тигр. Потому что меня не существовало.
На секунду показалось, что сидящая рядом Мария и правда какая-то совершенно другая. Та, которую я никогда не знал. Я невольно поёжился.
Чушь. Нелепость.
— Нелепость какая, — опять, сама того не замечая, прочла мои мысли моя Мария. Она разглядывала
