Она обвила меня руками и подняла лицо для поцелуя, и я целовал ее не столько, пожалуй, с волнением, которое почувствовал снова, сколько с глубокой признательностью за то, что мы опять были вместе.
– Я все еще занимаюсь бизнесом, – сказала она. – Экспорт-импорт, если хочешь, называй это так, но, вообще-то говоря, я думаю, что выйду из него.
– Зачем мы стоим здесь? Давай сядем под деревом. Это – приятное место. Я провел здесь много вечеров. Хочешь, я приготовлю что-нибудь поесть и выпить?
– Попозже, – ответила она. – Здесь так спокойно.
– Тишина, – сказал я. – Хорошо отдыхается. Лагерь, вероятно, тоже можно было назвать спокойным местом, но это – совсем иное дело. Я здесь почти год.
– Ты оставил университет?
– Нет, я в творческом отпуске. Хотел написать книгу, но не написал ни строчки, хотя и собирался. Когда отпуск кончится, я, может быть, уйду из университета.
– А это место? Это – Уиллоу -Бенд?
– Уиллоу-Бенд – небольшой городок возле дороги. Ты проезжала его, когда добиралась сюда. Прежде я жил там. У моего отца было торговое дело на краю города – он торговал инструментом для ферм. А эта ферма, эти сорок акров земли, прежде были собственностью семьи Стриттеров. Когда я был мальчиком, я шатался по лесу, охотился, просто любопытствовал. Эта ферма была одним из мест, где я обычно бродил со своими друзьями. У Стриттера был сын примерно моего возраста. Кажется, его звали Хуг, и он был из нашей ватаги.
– А твои родители?
– Отец уехал несколько лет назад. Перебрался в Калифорнию. У отца там брат, а у мамы – сестры на побережье. Я вернулся сюда около пяти лет назад и купил ферму. Не возвратился, как ты могла бы подумать, к родным корням, хотя это место, Уиллоу-Бенд, и местность вокруг навевают счастливые воспоминания.
– Но если ты не возвращался к своим корням, то почему Уиллоу-Бенд и почему эта ферма?
– Здесь есть кое-что, что звало меня назад. Я должен был вернуться и найти ЭТО. Если тебе будет интересно, позже я расскажу об этом. Расскажи лучше о себе. Как живешь, что делаешь? Ты говорила, что занята бизнесом?
– Ты меня забавляешь. Я занялась продажей предметов и ископаемых. Начала с малого, затем дело расширилось. Ископаемые и предметы культа – наше главное занятие, хотя приторговываем потихоньку поделочными камнями и всякой всячиной. Если я не могу быть археологом или палеонтологом, то, по крайней мере, могу использовать то, чему меня учили. Сначала мы продавали хорошие черепа маленьких динозавров, прекрасных трилобитов и обломки пород с отпечатками рыб. Ты удивился бы, узнав, сколько можно получить на самом деле за хороший материал – и даже не за столь уж и хороший. Пару лет назад на деловом ленче кому-то пришла в голову идея, что если распилить кости динозавров и заливать их пластиком, то их можно использовать в качестве сувенира. Эту мысль подбросили мне. Знаешь, как мы добываем кости динозавров? В Аризоне есть костеносный слой. Мы раскапываем его бульдозерами и взрываем. Сотни тонн костей мы распилили на кубики. Я не собираюсь говорить тебе, что хоть чуточку стыжусь этого – вовсе нет. И не то, чтобы это не было законным. Все было по закону. Земля – наша собственность, законов мы не нарушаем. Но никто даже и не догадывается, сколько поистине бесценных ископаемых уничтожается в этом процессе.
– Видимо так, – сказал я, – но отсюда вывод, что для археологов и палеонтологов от этого мало пользы.
– Напротив, – возразила она, – я очень внимательна к ним. Мне хотелось бы быть в их числе, но у меня никогда не было шансов. Можно было уехать на годы, как ты, и я уехала в эту захолустную нору в Турции. Я могла провести все лето, раскапывая, классифицируя и описывая, а затем, когда раскопки заканчивались, я могла посвятить много месяцев классифицированию и каталогизации. И время от времени я могла даже обучать какого-нибудь полоумного студента. Но могла ли я хоть когда-нибудь что-нибудь напечатать? Бьюсь об заклад, ты и по себе знаешь, что нет. Чтобы сравняться с кем-нибудь, кто занимается этим делом, нужно было бы кончить Йель или Гарвард, или Чикагский колледж, или еще что-нибудь подобное. И даже тогда ты мог бы провести годы в безвестности. Не будет хорошего служебного положения, и никому нет дела до того, как ты упорно работаешь, продираешься и борешься. Нахальные искатели славы полностью приберут все к рукам, и навсегда.
– Очень похоже на мою ситуацию. Преподавание в маленьком университете. Ни малейшего шанса провести какое-либо исследование. Никаких фондов, даже для кратковременных раскопок. И сейчас, как и прежде, шанс получить какой-либо фонд есть только если ты раньше убивался на работе и соглашался выполнять мартышкин труд на раскопках. Я вообще-то не жалуюсь. И по временам я сам не прилагал слишком больших усилий. Вот лагерь был безопасным и удобным, я чувствовал себя там уверенно. После того, как Элис оставила меня… ты знаешь об Элис?
– Да, – ответила она, – знаю.
– Не думаю, чтобы я когда-нибудь придавал этому слишком большое значение – я имею в виду, ее уход. Но моя гордость была задета, и я почувствовал, что на время нужно укрыться. Не здесь, конечно. Ну, а теперь я выше этого.
– У тебя сын.
– Да, Роберт. Он, насколько мне известно, с матерью в Вене. По крайней мере, где-то в Европе. Мужчина, ради которого она оставила меня – дипломат. Профессиональный дипломат, а не политический деятель.
– Но мальчик, Роберт…
– Сначала он был со мной. Затем захотел к матери, и я позволил ему уехать.
– А я не выходила замуж, – просто сказала она. – Прежде всего, я была очень занята, а кроме того, это не казалось важным.
Мы помолчали немного, а сумерки ползли над землей. От уродливой, сплетенной группы деревьев, которые буйно разрослись в одном углу двора, шел аромат сирени. Важничающая малиновка невозмутимо прыгала вокруг, останавливаясь только тогда, когда пристально поглядывала на нас своим глазом-бусинкой.
Не знаю, почему я сказал это. У меня и в мыслях не было говорить такое, но оно само вырвалось.
– Райла, – сказал я, – мы были парой дураков. Давным-давно у нас с тобой было Нечто, и мы не знали, что оно у нас есть…
– Вот почему я тут.
– Ты останешься хоть ненадолго? Нам ведь есть о чем поговорить. Я могу позвонить в мотель. Там не слишком-то удобно, но…
– Нет, если ты не имеешь ничего против, я останусь здесь, с тобой.
– Отлично. Я могу спать на кушетке.
– Эйса, – сказала она, – перестань быть джентльменом. Я не хочу, чтобы ты был джентльменом. Я же сказала, что остаюсь с тобой, запомни.
Боусер лежал в своем углу, глядя на нас обвиняющими, скорбными глазами, когда утром мы сели за стол.
– Он, кажется, должен поправиться, – заметила Райла.
