— Конечно! Сделали кучу потрясающих снимков. Правда, на обратном пути нам пришлось туго.
— Возникли какие-то неполадки?
— Да нет. Нас немного снесло. По словам штурмана, все происходило так, будто в нашу солнечную систему вторглась огромная, но совершенно невидимая масса материи.
Он взглянул на часы.
— Двадцать минут пятого. Ну, мне пора. Счастливо отдохнуть! Сам-то когда собираешься с нами? Следующая цель: спутники Юпитера. Работы там, как понимаешь, хватит и для двух геологов — а может, и их окажется мало! Получишь прекрасную тему для диссертации — из тех, каких еще ни у кого не бывало. Ну да ладно, обсудить это мы еще успеем. Как-нибудь летом я намерен наведаться к твоему дяде.
Дверь за ним закрылась. Больше мы так никогда и не свиделись! Старина Бернар!.. Вероятно, он уже умер. Сейчас ему было бы девяносто шесть. Знал бы он, что меня ждет, он бы со мной наверняка не расстался!
В тот же вечер мы с братом сели в поезд и уже на следующий день, часа в четыре пополудни, прибыли на вокзал... впрочем, название этого места, которое я не записал, а сейчас уже и не помню, не так уж и важно. Это была маленькая, незначительная станция. Нас ожидали. Долговязый блондин, еще более высокий, чем я, стоявший, прислонившись к капоту авто, помахал нам рукой. Мы подошли, и он представился:
— Мишель Соваж. Ваш дядя извиняется, что не смог вас встретить, но у него важная и срочная работа.
— Что-то новое среди туманностей? — спросил мой брат.
— Да нет, не среди туманностей. Скорее уж, во всей Вселенной. Вчера вечером я хотел сфотографировать туманность Андромеды — есть там одна недавно открытая сверхновая звезда. Сделав расчет, я включил автоматику большого телескопа, но, к счастью, из чистого любопытства заглянул в «искатель» — маленькую подзорную трубу, укрепленную параллельно с большим объективом. И Андромеды там не оказалось! Я ее обнаружил. в восемнадцати градусах от ее обычного положения!
— Ну и ну! — живо откликнулся я. — А знаете, не далее как вчера Бернар Верильяк сказал мне.
— Так он вернулся? — перебил меня Мишель.
— Да, с орбиты Нептуна. Так вот, он говорил, что они ошиблись в расчетах или же что-то отклонило корабль на обратном пути.
— Мсье Бурна это будет крайне интересно...
— Бернар обещал заскочить летом в обсерваторию, пока я могу написать ему, попросить, чтобы сообщил подробности.
Пока мы так болтали, а машина стремительно неслась по долине. Рядом с шоссе бежала железная дорога.
— Что, поезд идет теперь до самой деревни?
— Нет, эту линию проложили совсем недавно к заводу легких металлов, который достался нам по наследству. К счастью, он полностью электрифицирован — шел бы дым, пришлось бы переносить либо завод, либо обсерваторию.
— И большой он, этот завод?
— На данный момент — триста пятьдесят рабочих, но в будущем их должно стать как минимум вдвое больше.
Мы выехали на извилистую дорогу, поднимавшуюся к обсерватории. У подножия небольшой горы, на которой она стояла, раскинулась высокогорная долина с маленькой симпатичной деревушкой. Чуть выше деревни виднелся поселок из сборных домиков, сгрудившихся вокруг завода. Вдаль, за гребни гор, уходила линия высокого напряжения.
— Ток идет от плотины, построенной специально для завода, — объяснил Мишель. — Мы сами получаем электричество от нее.
Прямо у подножия холма, на котором стояла обсерватория, возвышались дома моего дяди и его ассистентов.
— А за эти два года тут многое изменилось! — заметил мой брат.
— Вечером за столом намечается большая компания: ваш дядя, Менар, вы двое, я и моя сестра, биолог Вандаль.
— Вандаль? Я знаю его с самого детства! Он старый друг нашей семьи.
— Он здесь с одним из своих коллег по Медицинской академии, знаменитым хирургом Массакром.
— Занятная фамилия для хирурга![1] — пошутил мой брат Поль. — Б-р-р-р! Не хотел бы я у него оперироваться.
— И напрасно. Это лучший хирург Франции, а может быть, и всей Европы. С ним, кстати, приехал один из его друзей — и одновременно учеников, — антрополог Андре Бреффор.
— Тот самый Бреффор, что занимается патагонцами? — спросил я.
— Так точно. Словом, каким бы просторным дом ни был, все комнаты сейчас в нем заняты.
Сразу же по прибытии я прошел в обсерваторию и постучался в дверь кабинета дяди.
— Войдите! — проревел он, но, увидев меня, смягчился. — А, это ты!..
Он поднялся из кресла во весь свой гигантский рост и стиснул меня в медвежьих объятиях. Таким я вижу его и сейчас: седые волосы и брови, черные как уголь глаза, широкая черная-пречерная борода, веером опускающаяся на жилет.
Робкое «добрый день, мсье Бурна!» заставило меня сделать полуоборот: у своего стола, заваленного листками с алгебраическими формулами, стоял Менар. То был невысокий, щуплый человечек в очках, с козлиной бородкой и огромным морщинистым лбом. Под столь незначительной внешностью скрывался человек, свободно владеющий дюжиной языков и способный извлекать немыслимые корни, человек, которому самые дерзкие теории физики и математики были так же ясны, как мне — бурдигальские горизонты в окрестностях Бордо. В этом мой дядя, превосходный исследователь и экспериментатор, не годился Менару даже в подметки, зато вдвоем они составляли могучую пару в области астрономии и атомной физики.
Стрекот пишущей машинки привлек мое внимание к другому углу.
— Ах, да! — спохватился дядя. — Забыл тебя представить. Мадемуазель, это мой племянник Жан, бездельник, так и не научившийся точному счету. Позор нашей семьи!
— Не один же я такой, — возразил я. — Поль в арифметике смыслит не больше меня!
— Тут ты прав, — признал дядя. — И это при том, что их отец щелкал интегралы как орехи! Хиреет наш род, хиреет...
Впрочем, с ними тоже не все так плохо. Жан обещает стать прекрасным геологом, а Поль, я надеюсь, кое-что все же понимает в этих его ассирийцах.
— В индусах, дядюшка, в индусах!
— Да какая, в принципе, разница — что одни полный сброд, что другие! Жан, это Мартина Соваж, сестра Мишеля, наша ассистентка.
— Как поживаете? — произнесла девушка, протягивая мне руку.
Я пожал ее, не успев даже толком прийти в себя. Я ожидал увидеть остроносую лабораторную крысу в очках, а передо мной стояла крепкая девушка с фигурой греческой статуи и столь правильным лицом, что его совершенство приводило в отчаяние. Впрочем, лоб, возможно, был чуть низковат, но под ним сияли восхитительные серо-зеленые глаза, а обрамляли его длинные пряди на удивление черных — ведь брат ее был блондином! — волос. Про нее нельзя было сказать, что она хорошенькая. Нет, она была по-настоящему красива, красивее всех женщин, каких я когда-либо видел.
