Тишина и небо. Джейсон решил, что нам необходимо и то и другое.
Диана и Джейсон, разумеется, двойняшки разнояйцевые, не «стопроцентные». Собственно, никто их, кроме матери, близнецами и не называл. Джейсон безапелляционно утверждал, что они представляют собою результат «поражения биполярным сперматозоидом противоположно заряженных яйцеклеток». Диана, «коэффициент интеллекта» которой почти не отличался от джейсоновского, с таким же апломбом пользовалась определением из иного словаря: «два совершенно разных узника, вырвавшихся из одной и той же клетки».
Я балдел от обоих.
Джейсон в свои тринадцать уже вымахал шести футов ростом. Парень подтянутый, мускулатурой не отличался, но вынослив, силен, всегда бодр. По физиономии его почти постоянно гуляла несколько смущенная кособокая улыбка. С детства блондин, волос жесткий, как солома.
Диана ростом на пять дюймов меньше брата, смуглее. Кожа у нее на диво чистая, если не считать веснушек вокруг глаз. «Маска енота» — так называла она эту россыпь конопушек. Что мне в ней больше всего нравилось — это улыбка. Я уже дорос до возраста, когда такие детали еще не осознаются, но уже производят сногсшибательное впечатление. В отличие от брата она улыбалась редко. Зато как улыбалась! Она вбила себе в голову — и совершенно напрасно — что у нее слишком «лошадиные» зубы, и то и дело прикрывала рот рукой, особенно когда смеялась. Мне пропилось смешить ее, по больше всего я балдел от ее улыбки.
Как раз накануне Джейсон получил от отца отличный астрономический бинокль, мощный, дорогой прибор. Джейсон все время крутил его в руках, наводил на плакат турфирмы, приклеенный над телеэкраном, воображая, что рассматривает юкатанский прибрежный городишко из-под Вашингтона. Наконец, он встал, вздохнул и решительно заявил:
– Надо все-таки на небо глянуть.
– Вот еще, — тут же отозвалась Диана. — Там холод собачий.
– Зато ясно. Давно уже не было ясных ночей. И не холодно вовсе, а приятная свежесть, прохладно.
– Утром на газоне снег лежал.
– Не снег, а иней, — поправил Джейсон.
– Уже поздно, за полночь.
– Ну и что. Пятница, ночь на выходной.
– Нам нельзя выходить из подвала.
– Нам нельзя мешать взрослым. Никто ни слова не говорил, что нельзя выходить из подвала. И никто нас не увидит, если ты боишься, что поймают.
– Ничего я не боюсь.
– Тогда в чем дело?
– Большая мне радость, слушать твой бубнеж, когда у меня ноги мерзнут.
Джейсон повернулся ко мне:
– Тайлер, ты как считаешь? На небо стоит глянуть?
Вот чего я не люблю, так это их привычку притягивать меня в качестве арбитра. Невыигрышная позиция. Согласись я с Джейсоном — конечно, это не понравится Диане. Но если слишком часто соглашаться с Дианой, может создаться впечатление, что я в нее... ну, в общем...
И я вильнул:
– Даже не знаю, Джейсон, но что там не жарко, это уж точно.
Диана протянула мне руку помощи. Она и вправду положила ладонь мне на плечо и сказала:
— Да ладно. Лучше глотнем свежего воздуха, чем все время выслушивать его причитания.
Мы похватали свои куртки в обширном тамбуре подвального этажа и выскочили наружу.
Не скажешь, что «большой дом» такая уж грандиозная постройка, ненамного он и больше среднего строения в нашем отнюдь не бедном пригороде. Вот участок он занимал на самом деле приличный. Гладко выстриженный газон тянулся черт знает докуда и переходил в неухоженный сосновый лесок, который пересекал средней загаженности ручеек, чуть ли не речка. Для наблюдения за звездами Джейсон почему-то выбрал середину луга-газона, на полпути к сосновому борку.
Октябрь выдался в том году мягкий, теплый, но за день до того в бабье лето врубился грубиян-мороз с ледяным томагавком, и Диане, пожалуй, не приходилось слишком притворяться, усердно растирая замерзшие бока. Мне, правда, воздух казался лишь приятно прохладным, на диво свежим. Небо оставалось ясным, трава почти сухая — значит, к рассвету ее снова прихватит мороз. Ни луны, ни облаков. «Большой дом» сиял, как пикниковый пароход на Миссисипи, бросал из окон снопы хищного света, но мы по опыту знали, что, стоит лишь шагнуть за дерево, и ты как будто провалишься в черную дыру, как будто тебя и не было.
Джейсон улегся на спину и уставил бинокль в звездное небо.
Я уселся возле Дианы, по-индейски скрестив ноги. Она вытащила из кармана куртки сигарету. Наверное, стащила у мамаши. Ее мать, Кэрол Лоутон, кардиолог, заявляла, что больше не курит, но почему-то всегда прятала пачки сигарет в туалетном столике, в письменном столе и в кухне. Мне об этом сообщила мать.
Диана сунула сигарету меж своих пухлых губ, и пламя зажигалки просветило ее прозрачные пальцы. Она выдула клуб дыма, тут же растаявшего во тьме.
Глянув на меня, она спросила:
– Хочешь затянуться?
– Ему двенадцать, — сурово одернул сестру Джейсон. — У него и без того есть над чем ломать голову. Не хватает ему еще рака легких.
Теперь это вопрос чести.
– Конечно, — киваю я.
Диана передала мне сигарету. Я потянул в рот дым, стараясь не вдыхать его, чтобы не закашлять. Она вынула сигарету у меня изо рта:
– Не увлекайся.
– Тайлер, — обратился ко мне Джейсон. — Ты в звездах разбираешься?
Я глубоко дышал, проветривая легкие свежим холодным воздухом.
– Ну дак...
– Я не о том, что ты вычитал в своей макулатуре. Хоть какие-нибудь названия звезд знаешь?
Покраснеешь от такого вопроса... Но, слава богу, темно, незаметно.
– Арктур. Альфа Центавра, Сириус, Полярная...
– А где живут клингоны?
– Кончай придуриваться, — возмутилась Диана.
Они оба до чертиков образованные, кто ж спорит.
Я тоже не дурак, но из другого диапазона, мне до них не доплюнуть. Они учатся в школе для вундеркиндов, а я ползаю в школьном автобусе до обычной местной средней. Одно из социальных различий. Они живут в Большом Бунгало, я с маманей в домишке на окраине их усадьбы. Их предки делают большие бабки — ну, приличные, во всяком случае — на своих рабочих местах, а моя мать следит за их домом. Мы эти различия сознаем, но на них не зацикливаемся, и они нам не слишком мешают.
– Ну ладно, — уступил Джейсон. — А Полярную найти сможешь?
Полярная звезда, путеводная. Читал я книжки о борьбе с рабством, о Гражданской войне XIX века. Встречалась там песня беглых рабов.
Вернется солнце, под крик перепелки — Иди за большим ковшом. Там ждет белый дед у колючей у елки — К свободе иди за ковшом.
Вернется солнце — значит, после зимнего солнцестояния в декабре. Перепелки зимуют на юге. Большой ковш — Большая Медведица, ковш указывает краем черпака на север, к свободе. Я разыскал в небе ковш и не слишком определенно махнул рукой в его направлении.
