— Стоп! — скомандовал себе и телевизору Концов и нажал на большую красную кнопку пульта. Телевизор мигнул и погас. Установилась тишина, нарушаемая лишь одуряюще счастливым чириканьем воробьев за открытой форточкой. Да одиноко тлела себе на полу, все больше самовозгораясь, тапка великого человека.
— Так… — Концов тупо посмотрел на струящийся к потолку дым, локализовал очаг и залил его остывшим кофе. — Я хренею… Это что такое? Или меня какой-то идиот подключил к кабельному телевидению… Да какое, нах, кабельное! Первый канал, фирменная бляшка ихняя у верхнем углу… Ну-ка. — Иван взялся за газету, развернул…
«Культура», — гласило название.
— Это в каком смысле? — спросил Концов у тапки, но та уже испустила последний дымок и теперь лежала совсем равнодушная, без огонька. Больше спросить было не у кого, и Иван, смирившись, перевернул газету жопкой, где обычно публиковалась программа главных каналов телевидения на день.
— Так, второй канал, двенадцать часов… Торжественное открытие дворца-музея… Дворца-музея!!! Булгакова!!! На Воробьевых горах!!!
Дальше второй канал предлагал тринадцатую серию «Преступления и наказания», «Амбивалентность русской культуры. Беседа с профессором Ноздреватым», игру «Своя книга», телемост с Чикаго под многообещающим названием «Мертвые души. Пятый том», передачу «Новые глыбы» (меленько разъяснялось, что ведущий Дубов сообщит зрителям о выходе в свет новых томов собраний сочинений Гоголя, Салтыкова-Щедрина и Маркеса), международное культурное обозрение, концерт по заявкам книголюбов, передачу для самых маленьких «Книжка за ночь», репортаж: с тридцать пятого всероссийского съезда молодых писателей в Чебоксарах и издательский круглый стол «Мир твоей свободы — НДС».
Программа первого канала была и того чище: «Русская идея в русской литературе», сериал «Лев Толстой как зеркало», Дисней-клуб «Уильям Теннесси и его друзья», итоги конкурса для старшеклассников «Почему мы любим книги», свежий американский боевик «Достать Апдайка» (режиссер П.Верхувен, в главной роли С.Сигал), ток-шоу «Читаем вместе» (ведущий В.Познер), «Золотые моменты книжного Сотби с»… Тут у Концова неожиданно закружилась голова, газета выпала из его ослабевших пальцев, в горле настала сухость: существенно не хватало воздуха.
Что же это? Что?! Розыгрыш? Провокация? Почему в почтовом ящике вместо привычного «Московского комсомольца» — какая-то, прости господи, «Культура»? Переворот?!. Догадки бились запертыми свободолюбивыми синицами.
«А нечего было на ночь Курицына читать, — вдруг пришла тяжелая, черная мысль, пришла и овладела бедным Концовым окончательно и бесповоротно. — Сколько раз давал себе зарок: не читать то, о чем пишешь!.. И вот — пожалуйста: глюки. И ведь не пил же ничего такого…»
Пробы ради Концов осторожно, нежно-нежно надавил на главную кнопку пульта и, как только телевизор мигнул, скоренько переключил на двадцать четвертый канал: там у него был евроспорт, принимаемый через спутниковую антенну.
— …Да, трудно, трудно будет нашим спортсменам одолеть команду соперника в нынешнем матче, — веско заговорил голос ведущего за кадром, а на экране забегали-запрыгали волейболисты. Концов вздохнул с облегчением, ощущая, как тягучий, страшный мрак предчувствия чего-то непоправимо ужасного на глазах отступает. — Китайский волейбол в последние годы стал очень сильным и жестким, но и наши не лыком шиты, ведь их генеральный спонсор — книжный концерн «Олма-Азбука», а «Олма-Азбука» — это триста двадцать пять томов собраний сочинений классиков в день… — Иван едва успел надавить на кнопку и провалился во мрак рассеяния.
…Очнулся Концов тогда, когда день уже клонился к закату, — он обнаружил себя на полу в кухне, а рядом валялся злосчастный пульт от телевизора, высохшая тапка и черная от кофе сигарета. Во всем теле царила какая-то вялость, от предвкушения радостного рабочего дня не осталось и следа, а в голове неясными облаками бродила тягучая муть.
— Ну и приснится же… — пробормотал Иван и уцепился за табуретку, поднимаясь. — Не, нах этого Курицына, где он там, в ведро его, в ведро! Где он, мерзавец? — Концов пробрался в спальню и, кряхтя, склонил мужественный торс к полу у кровати: принялся длинными пальцами шарить в темном углу, искать поганую книжку. — Сейчас мы его… Ага!
Ну точно — Курицын. Про матадора и все такое. Там еще ихние космонавты наших в гэобразной позиции прямо в скафандрах… Нет, ну вообще-то смешно, да-да, чистый постмодернизм, кондовый, домотканый, наш. Курицына кто ж обидит? Курицын говна не напишет. Так, может, не выкидывать? Мало ли чего приснится… Нет-нет, выкинуть-выкинуть! Такие глюки после него, будто грибов нажрался.
Концов извлек книжку на свет божий, перевернул лицом к себе…
«Вячеслав Курицын. Мой Пушкин»…
И ниже: «Модный журналист Курицын сделал всех на их же собственном поле, он показал и доказал, что нельзя знать про Пушкина слишком много или слишком мало, а главное — нельзя знать про Пушкина всего…»
Концов почувствовал, как холодный, мерзкий, противный пот сызнова струится по лбу.
Вчера! Тут! Был! «Матадор на Луне»!!!
Пушкин…
Видный критик Концов обессиленно опустился на разворошенную кровать и уставился на обложку.
Ладно. Предположим, я вчера съел чего-нибудь такого. Сволочи из «Кампомоса» подложили дерьмо какое-нибудь в колбасу, а сказали — сыр. Нажрался я этого сыра, и с утра у меня крыша поехала. Вижу фигню всякую, дворцы культуры и прочую хрень. Вон и Курицын — а туда же: мой Пушкин. Да… Хорошо, предположим. Значит, что? Значит — надо к людям! Люди увидят, что я какой-то не такой, и скажут: ну ты совсем рехнулся, мужик, у тебя, брат, не все дома. Люди — они подтвердят, они такие. Народ не даст соврать.
Надо сказать, что у видного критика Ивана Концова слова практически не расходились с делом. Концов был человек поступка. Поступка решительного и смелого. Он сам выстроил себя из совершенно никого, из простого, можно сказать, деревенского паренька с рабочей окраины, сам привил себе вкус к высокому, а уж потом и к постмодернизму, и если ниспровергал кого за бездарные писания, то решительно, бесповоротно и до конца. Не родился еще такой русскоязычный сочинитель, которого Концов бы не спихнул с прозреваемого пьедестала — уж коли за то взялся. Концову только дай, за глаза говорили знакомые. Редкий он человек, Иван Концов, эх, мало, по-настоящему мало еще у нас таких, как он.
Так и здесь: раз решил — кремень. Ноги в джинсы, руки в плащ, кепку на голову и вперед — к людям. К народу. Народ правду видит. Народ нутром чует.
Первые шаги за пределами родного подъезда давались Концову нелегко. Боязно было видному критику: а ну как кто из-за угла выскочит да и заорет что-нибудь про многотомные комментарии к записным книжкам Цветаевой или, не дай бог, выяснится, что посередь Москвы устроили заповедник «Тихий Дон» в натуральную величину. Глюки — они и есть глюки глюкавые. Рехнуться недолго.
