Она остановилась:
— Вы когда-нибудь улыбаетесь?
Чего ради он будет улыбаться?
— У вас светлые волосы и глаза, а лицо темное, как туча, — сказала она и засмеялась негромко. В партизанском лесу шуметь нельзя…
Зардановец и лабирка пошли дальше по темнеющему парку. Толпы людей поредели. Маакорф ждал.
Они оба обладали тренированным слухом. Это спасло зардановца от удара ножом в спину. И Маакорф, и девушка метнулись в сторону, и нож только вспорол на спине рубашку. Зардановец увидел юнцов, которые отступили от него на дискотеке, только теперь их стало в два раза больше. Короткий юношеский возглас — и нож оказался в руке Маакорфа.
Парни тоже воевали, но Маакорф воевал гораздо дольше. Каждый из напавших получил свое, кое-кто — по несколько раз, в два-три захода. Свора подобрала скорченных на земле товарищей и с ругательствами скрылась за деревьями. Трофейный нож зардановец спрятал в одежде.
Девушка-снайпер не выглядела испуганной. Скорее, виноватой.
— Ваша рубашка, — пробормотала она.
— Ты не трусиха, — сказал он. Она улыбнулась в ответ.
— Мне нужно исправиться. Зашить рубашку.
Он выжидающе смотрел на нее и думал о том, что они сейчас совсем одни — вокруг никого не было. Лабирка истолковала молчание Маакорфа по-своему и добавила:
— Я могу зашить ее дома.
— А как же твои домочадцы? — вдруг усмехнулся зардановец и взял ее за руку. Его глаза опасно сузились.
Ее рука дрогнула в его ладони, она вскинула на него несмелый взгляд припорошенных пеплом глаз.
— Я живу одна.
Маакорф внезапно понял, чего он хочет сделать на самом деле.
— Да, — сказал он.
Они двинулись прочь из примолкшего парка.
— Моих родителей убили в самом начале войны, — сказала она. — Сразу, как только зардановцы ворвались в город. Они были в числе первых погибших. А потом погибли все мои родные. Я осталась одна.
— Что же ты делала?
— Воевала.
— Ты?
— Да, — она невесело усмехнулась. — Хорошо, что война, наконец, кончилась.
— Ты убивала?
— Да.
"Убивала, и много. По несколько человек в день, — подумал он. — Как она в этом признается! Скромно, по-девичьи". Зардановца снова и снова душили петли ненависти.
— Меня научили стрелять, когда мне было тринадцать лет, — услышал он.
— Не страшно было? Убивать не страшно было?
Она смотрела на него умоляюще, с тоской. Ответила:
— То была война. Ты ведь тоже воевал, я это вижу.
Они зашли в квартиру, и за его спиной захлопнулась дверь. Маакорф не мог больше ждать и притянул ее к себе. Теперь лабирка полностью была в его власти. Она не сопротивлялась, глядела на него сияющими глазами, из которых исчез пепел. Полностью погрузившись во власть огромного человека, она сама обвила руками его крепкую шею. Он хищно стиснул ее руками, оторвал от пола и понес на диван.
Маакорф проснулся очень рано. Первое, что он увидел — глаза, устремленные на него. Она заметила его пробуждение, приподнялась на локте и улыбнулась. Совсем близко пульсировала на тонкой шее чуть заметная жилка. Сквозь окно без занавесок несмело пробивался рассвет.
— Сколько тебе лет? — шепотом спросил он.
— Восемнадцать, — прошептала она.
— И ты воевала с тринадцати лет?
— Да, как только научилась стрелять. Вообще мне кажется, будто я всю жизнь прожила на войне. Почему ты все время о ней спрашиваешь? Расскажи лучше о себе.
— Это будет рассказ о войне, — ответил он, обводя глазами убогое жилище. — Скажи лучше, у тебя есть парень?
— Был. Его тоже убили.
В ее шепоте звучала мольба. Маакорф обвил рукой лебединую шею и притянул лабирку к себе. Она думала, что он хочет ее поцеловать, улыбнулась и прикрыла глаза. На обнаженном девичьем плече слабо белел шрам — давний аванс Маакорфа.
— Я зардановец, — прошептал он ей в губы вместо поцелуя. Большие серые глаза открылись.
— Зачем ты так шутишь?
— Я не шучу.
Она рывком отодвинулась и села.
— Это правда?
В ее голосе, ставшим резким, страха не было. Рука Маакорфа взметнулась и резким ударом по затылку повалила девушку ничком на пол. Зардановец перехватил ее руки, заломил за спину и придавил выгибающееся тело коленом. Лабирка пыталась сбросить его с себя, рыча от унижения и ненависти. Маакорф двумя рывками подтянул ее ближе к вороху одежды на полу и вытащил нож. Отпустив ей руки, он схватил ее за волосы и дернул голову назад. Он увидел вывернутый глаз, оскаленные зубы и окровавленную скулу. Лабирка с хрипом рвалась, одной рукой скребя по полу, другой бессильно царапая его колено.
— Ты убила моих братьев. Помнишь? — прошипел зардановец.
Губы лабирки беззвучно шевельнулись, потом глаз закрылся. Маакорф перерезал ей горло.
Разгоралось раннее утро. Прохожих на улице было мало. Никто не обращал на него внимания. Он стоял, засунув руки в карманы, смотрел вверх немигающим взглядом. Небо мерцало и засасывало. Торопиться было некуда. Война, война, будь она проклята! Промедли он сегодня на долю секунды, и эта девушка убила бы его самого. Три года она убивала его товарищей, пришила двух его братьев! Сам он воевал гораздо дольше, с самого начала. Все пять лет, от начала до конца. Впервые ему пришло в голову, что он убил в два раза больше врагов, чем она. Но ведь то была война!
Как же все-таки ее звали?! Он смотрел на небо, но видел только серые глаза, припорошенные пеплом усталости.
2000 г.
В первоначальном варианте опубликован в 2001 году в газете 'Сахалинский моряк'.
Доработано в 2010 г.
