Правильно, я же дерево, а оно не переваривается!
Поднявшись на четыре лапы, брезгливо обнюхиваю себя, долго катаюсь по траве, сбивая чужой запах. Мягкими прыжками несусь прочь, тугие мышцы перекатываются под перепачканной слизью шкурой, скорее, скорее…
Припав к воде, зорко глядя по сторонам, жадно пью, быстро работая языком. Плюхаюсь в воду, поднимая тучу брызг, противно, но надо! Слыша призыв самки, спешно выбираюсь на мелководье, откликаюсь…
Голод терзает меня, пища слишком шустрая, а я устал от любовных игр. Распластываюсь на земле, не дышу, ожидая, пока жертва сама подойдет поближе.
Глупая птица, а какая большая и вкусная! Захлебываясь дымящейся кровью, спешу набить брюхо, пока не появились Другие, жадные до чужой добычи. Насытившись, забиваюсь в нору под раскидистым деревом, засыпаю, чутко прислушиваясь к звукам огромного леса. Жизнь прекрасна!
Но я не хочу быть зверем! Я же человек! Я иду, пока вру, ты идешь, пока врешь…
Низкий гул барабанов сотрясает землю. Я не слышу его, я чувствую вибрацию. Время пришло!
Податливые кольца длинного тела с легким шуршанием разворачиваются, готовясь толкнуть меня вперед. Я тороплюсь окунуться в озеро кипящей нефти, вылетаю из норы и пламенеющим факелом возношусь над толпой. Мой народ любит меня, ибо только я дарю свет этому мрачному миру вечной ночи. Расправив перепончатые крылья, делаю всего один круг над жалкими лачугами. Этого достаточно!
Опускаюсь на плоскую вершину громадной пирамиды, чтобы замереть на несколько томительных месяцев, пока неимоверный жар не превратит мою плоть в пепел. А потом долгие месяцы забвения, пока растет новое тело и опять пламенеющий полет. И снова, и снова, и снова…
Я не хочу быть живой звездой! Я же человек! Я иду, пока вру, ты идешь…
Нестерпимый скрежет растревожил маленький мирок. Аморфная масса сдвинулась с места, хаотично перемещаясь в замкнутом пространстве. Микроскопические крупицы разума, рассеянные в ней, потянулись друг к другу, создавая упорядоченную структуру. Осознавший себя, я недовольно заворчал. Суетный мир опять врывался в мой безмятежный покой.
Разъяренным дымящимся облаком я вырвался под палящие лучи полуденного солнца и смиренно пророкотал: — "Слушаю и повинуюсь…". Далеко внизу, уткнувшись лицом в пыльную землю и прикрывая голову руками, скорчился человек, одетый в ветхий бурнус. Я захохотал, ощущая свое могущество, и залился слезами, зная, что не могу им воспользоваться. Я — презренный раб этого ничтожества…
Открыв глаза, я обнаружил себя в мягком кресле под раскидистым фикусом. Надо мной участливо склонился давешний человечек, с которым я уже имел счастье общаться ранее. Только на сей раз он вырядился в тогу римского патриция и лавровый венок, отчего вокруг ощутимо пахло свежесваренным супом.
— Ну, как? — подмигнув, поинтересовался он, плюхнувшись в кресло напротив. — Как тебе?
— Это гипноз? — не имея сил подняться и вцепиться в горло моему визави, еле слышно прошептал я.
Человечек отрицательно покачал головой, усмехаясь.
— Глюки?
— Реальность, правдивый ты мой, реальность. — И резко придвинувшись ко мне вместе с креслом, принялся жарко меня уговаривать: — Что ты уперся? Человееек, человееек… Ты мог остаться в любом из миров, если б захотел, в любом образе! Неужели ничего не приглянулось?
— Знаю, ты — дьявол! Почем души в наше время? — закричал я, гордо выпрямившись.
— Ой, дурак! — человечек долго смеялся, хлопая себя по жирным ляжкам, тряся пивным животом. — Зачем мне твоя пропащая душонка? Такому, как ты, и в аду будет слишком комфортно!
— Почему это?
— Ты настолько стремился к легкости бытия, что научился изменять мир вокруг себя с помощью лжи. В этом я уже убедился, — он брезгливо поморщился и процитировал: — Я иду, пока вру, ты идешь, пока врешь, он идет, ну, и так далее… Ты неуязвим. И опасен для окружающих.
— И что теперь? — до меня дошла суть сказанного и я, вконец осмелев, принялся разглядывать собеседника. А что, мне с моими возможностями сам черт не брат! Врать я всегда умел… И мне это нравилось!
Тот, почуяв во мне перемену, внезапно обозлился:
— Хочешь легкости бытия — получай!
Человечек увеличился в размерах и превратился в обнаженного мускулистого качка. Римская тога болталась у него на шее легкомысленным шарфиком. Недолго думая, он сгреб меня за шкирку, как нашкодившего щенка, и мощным пинком огромной ноги отправил в кувыркающийся полет. Где же мои способности? Я б ему сейчас показал!
Раскинув могучие крылья, я расслабленно покачивался в восходящем воздушном потоке. Надо мной багряное небо, далеко внизу выжженная земля. Но она меня не интересует. Меня неудержимо влечет туда, где клубятся беспросветные тучи и мелькают вспышки фиолетовых молний.
*****
Невысокий мужчина в джинсовом костюме с фирменным логотипом "ТВТ. Невероятные факты" оторвался от смотрового окошка:
— Да, жутко, — сказал он, подходя к доктору в белом халате. — И что вы с ним делаете?
— Да ничего, — поморщился врач, — купировать приступы мы, как вы сами видите, не можем. Любое лекарство вызывает сильнейшую аллергическую реакцию, пару раз еле-еле с того света вытаскивали. Так что теперь только наблюдаем.
В палате, притянутый широкими ремнями к наглухо привинченной к полу железной кровати, крутой дугой выгибался человек. Казалось, через его тело с неравными интервалами времени пропускают десятки киловольт. Жесточайшие судороги корежили мышцы, выворачивали суставы, а из широко открытого рта не раздавалось ни звука.
— Странно, — размышлял вслух тележурналист, — люди бесследно пропадают среди белого дня, иногда из запертых изнутри помещений. Мужчины и женщины… Некоторых находят, но в каком виде!?
— У нас несколько таких пациентов, трое мужчин и девушка, — стал оправдываться врач, — кто они, откуда, мы не знаем, что с ними делать — тоже. Биохимические показатели все в норме, но приступы следуют один за другим, сменяясь периодами полной неподвижности, когда больной как бы впадает в летаргическое состояние, никак не реагируя на внешние раздражители.
— Что это? Новая болезнь? Эпидемия? Но почему люди исчезают? Чья-то злая воля? Что? И кто будет следующим? — сыпал бесконечными вопросами представитель второй древнейшей.
Врач молча развел руками, мол, медицина здесь бессильна, и направился к выходу.
— Я иду по ковру, я иду по ковру, — услышал он вслед и непонимающе развернулся к журналисту.
— Пришло в голову, когда я смотрел на того несчастного, и крутится теперь в голове, как заевшая пластинка. Не знаю, как отвязаться.
