— Бессонница у меня, — сообщил он, затянулся еще раз и с видимым сожалением выбросил ставший уже совсем крохотным окурок.
— Еще одну? — Я протянул ему сигареты.
— Благодарю вас... Боюсь, одного никотина мне будет недостаточно, чтобы уснуть.
Он задумчиво посмотрел на меня и потянулся к дорожной сумке, лежавшей в сетке над его диваном. В сумке стеклянно брякнуло. «Ясно, — подумал я, — алкоголик».
— По полсотни капель не возражаете?
Из сумки появилась начатая бутылка водки, пластмассовые стаканчики и что-то вроде ветчины.
Причин отказываться у меня, естественно, не было. Так я ему и сказал.
— Прекрасно, — удовлетворенно сказал сосед. — Вкусы у меня, как вы, вероятно, заметили, самые дремучие. Ничего не поделаешь: бывший армейский врач. — Он с невеселой усмешкой пожал плечами. — Крепкие табаки, водка... Знаете, я глубоко убежден, что всякие там коньяки, тонкие вина и все такое пьют только сибаритствующие снобы. Я предпочитаю откровенный ректификат или русскую водку, жаль только, что ее не всегда найдешь. Эту, например, мне привез из России мой друг — дипломат. Ну, давайте за спокойный сон!
Я взял протянутый стаканчик и, испытывая даже что-то вроде благодарности к беспокойному соседу, осушил до дна. Хорошо проперченное мясо отлично дополнило гамму.
— Пить, чтобы жить! — провозгласил сосед, пережевывая ветчину. — Черт побери, нам пора уже познакомиться. Ник Чатраги, — представился он.
— Рэй Кеннон.
Мы с некоторой торжественностью пожали друг другу руки. Чатраги снова немедля наполнил стаканчики.
— За знакомство!
Блаженно смежив веки, он выпил, поморщился и потянулся к закуске.
— Куда едете, Рэй? — спросил он, подхватывая двумя пальцами увесистый кусок ветчины.
— Вианта, — едва отдышавшись, выдавил я.
— Командировка?
— Да нет, пожалуй. Пожить, поработать...
— М-мерзость, — решительно заявил Чатраги, рассматривая на свет оставшееся в бутылке. — Теплый хлев для разжиревших боровов. Даже грязь есть. Там не океан, а подогретая лужа, в которой болтаются человекообразные куски сала. Сутенеры, девки, воры, международные аферисты с хамскими усиками. Какая там может быть работа? Впрочем, если вам нравятся подобные аквариумы...
— Да нет, — стал я оправдываться. — Я сам не знаю, куда ехать, и Вианту я выбрал чисто случайно.
— Ну-ну, — одобрительно пробурчал Чатраги, вылил остатки водки в мой стаканчик и снова полез в сумку. Оттуда появилась еще одна бутылка.
После третьего стаканчика Чатраги заметно охмелел. Он принялся ругать кого-то, а за что — было совершенно непонятно.
— М-мерзавцы, — кривя губы, негромко, но яростно говорил он. Рука его, когда он разливал водку, сильно дрожала. — Вообразили себя Саваофами... компрачикосы... Помнишь, как у Мэри Шелли... Франкенштейн...
Дальше его речь стала еще более несвязной. Горлышко бутылки стучало о край стаканчика, водка выплескивалась.
— С-судить их, всенародно, на фонарный столб. Дожили... обезьяны с автоматами... Профессора Моллини головой... м-мозги по бетонной стене... Эх, не надо было мне уезжать, не надо!
Некоторое время он молча всхлипывал, отвернувшись к стенке. Затем у него, видимо, наступило прояснение.
— К черту Вианту! — объявил он. — Я беру вас с собой. Вы — мой ассистент, так я им и скажу. Мы с вами выжжем этих оборотней. Ипритом! Т-термоядерным огнем! Очистим планету!
Задрав подбородок и судорожно двигая кадыком, он выпил еще и, уткнувшись в подушку, еще немного поругался и затих.
Выпитое несколько успокоило мои взбудораженные нервы, и я тоже довольно легко уснул.
Разбудил меня неугомонный Чатраги. Умытый, с мокрыми, аккуратно причесанными волосами, он стоял надо мной.
— Простите, Рэй, но я в моем нынешнем состоянии не выношу одиночества. Давайте поговорим.
Он был абсолютно свеж, если не считать легкой мути в глазах и некоторой бледности. На столике покачивалась бутылка водки, на подносе стояли аппетитно пахнущие тарелочки с разной снедью.
— Завтракать будем здесь, — заявил, потирая руки, Чатраги. — Идите мойтесь. Бритву вам надо? После обеда будем в Вианте. Эти экспрессы, оказывается, ходят с сумасшедшей скоростью.
Я прошел в смежное купе, где была ванна, напустил воды попрохладней и с наслаждением погрузился до самых ушей. К Чатраги я вернулся, чувствуя себя уже довольно сносно. Чатраги, зло морщась, читал какие-то бумаги, но при моем появлении он тотчас спрятал их в крокодиловый портфель и присел к столу. Разлив по тем же пластмассовым стаканчикам водку, он быстро выпил, с отвращением помотал головой и, пробормотав что-то вроде «пьют же такую дрянь!», уставился на меня сквозь очки.
— Вы мне нравитесь, Рэй. Чем вы занимаетесь?
— Был журналистом до вчерашнего вечера. Сейчас стал безработным по собственному желанию. Так сказать, за бортом по своей воле.
Чатраги быстро и с явным интересом глянул на меня и тотчас отвел глаза.
— А еще что вы умеете делать? Ну там электричество, химия или что-то подобное...
— А, вот вы что имеете в виду... В армии я был механиком. Автомобильные и танковые моторы, и все такое.
— Это дело, — одобрил Чатраги. — Армейский механик... В боевых действиях участвовали?
— Ну, это позже. Когда я был на гражданке. Во время путча Кожаных Курток.
— Вот как? И что вы там делали?
— Меня командировала наша газета, и я познакомился там с Лотом Шарком. Знаете его? Известный социолог и писатель.
— Да, да, — Чатраги взял бутылку, подержал ее и поставил обратно. — Я читал его. «Дорога в пустоту», «Великий мираж» и другое. И что же дальше?
— Мы с ним ездили, собирали материалы о путче, разговаривали со многими из руководителей Кожаных Курток, с идеологами, так сказать. Собирались написать книгу об этом и не успели. Вы же знаете, Шарк вскоре после ликвидации путча погиб в авиационной катастрофе... У него даже название для книги было готово — «Что сказал бы Будда?»
— А что же вы?
— Что — я?
— Почему вы не напишете эту книгу?
— Как вам сказать...
Действительно, как ему объяснить бесконечную гонку за гонораром, чтобы только не видеть в глазах жены этакую величественную жертвенность: «Я отдала тебе все», выматывающие статьи-однодневки, после которых в душе остается пустота и кислятина, визиты замшелых от старости тетушек жены с их ядовито-болезненными улыбочками, бодренькое похохатывание главного редактора, проникновенно заглядывающего в глаза: «Ведь вы это сделаете, Рэй, не правда ли? Это так важно для престижа газеты». А между тем в дальнем ящике стола лежат папки, а в них — откровения Диркана, философа-убийцы, возомнившего, что ему суждено стать духовным отцом человечества, безжалостные юнцы с плоскими глазами садистов и короткоствольными автоматами у живота, взорванные университеты и обсерватории, четыре сожженных дотла города, младенцы, которых подвешивали в тирах вместо мишени, седобородые профессора, утопленные в нужниках, и те пятьдесят студенток на стадионе в Лигедо, которых по горло закопали в землю и пустили по их головам асфальтовый каток: «Науки захотели, стервы? Диспутов о марксизме?» Боже милосердный, как случилось, что вся эта кровь, ужас, боль и позор оказались для меня отодвинутыми на второй план, а вперед выступило вот это: «Рэй, голубчик, нужно прокомментировать для наших читателей последнюю речь президента перед ежегодным собранием ассоциации владельцев мясо-хладобоен», «Милый, пора сделать очередной взнос за норковую шубку», «Рэй, вы обязательно должны быть на крестинах нашей Алисы, иначе вы очень обидите тетю Магду», «Дружище, приходи вечерком, сгоняем, хи-хи, в преферанс в маленьком зале вдовушки Ид».
