Узлы подались, и я развернул бумагу. В наши дни, к сожалению, мы не очень-то часто держим в руках золото. Оно стало экономическим символом и потому погребено в подвалах международной валютной системы. Так что сказать, точно ли это золото, я не мог, тем более, что мне очень уж хотелось убедиться в обратном. Но штука выглядела вполне золотой. От нее, правда, тянуло могильным холодом.
Формой кирпич не вполне соответствовал современным стандартам, а напоминал скорее те небольшие кирпичи, из которых сложены развалины аббатства Святого Албана, построенного во времена римского владычества. И уж во всяком случае он не был гладким, поверхность была зернистой, как у неоструганного дерева. Я почти с отчаянием делал эти наблюдения. Не хотелось, чтобы это и в самом деле было золото...
Дома положил сверток в нижний ящик комода, ничего не сказав жене. Случай, право же, никак не подходил для того, чтобы делиться своим душевным беспокойством с кем бы то ни было. Позже я взял старенькую ножовку по металлу, которая валялась в гараже, забился в дальний угол и отпилил уголок кирпича. Сталь мягко и почти беззвучно вошла в брусок. По срезу он был золотым, но зернистость была и внутри. Я собрал опилки на лист бумаги, скомкал его и с осознанием собственной расточительности смыл водой в унитазе.
* * *
По меркам западной части страны Кленбридж - городок хоть куда. Я вытащил желтую пирамидку, которую отпилил накануне, и поставил ее на стеклянный прилавок почтенно выглядевшего ювелирного магазина.
- Вы не могли бы сказать, что это? Что за металл? - спросил я. Темноволосый, честно выглядевший молодой человек в почти лондонского покроя костюме, но с мягким местным говорком, надел на глаз увеличительное стекло и сказал:
- Похоже на золото. Так вы спрашиваете, золото ли это?
- Я хотел бы убедиться.
Он нажал на кнопку, и из глубины магазина вышел человек постарше, но также респектабельно выглядевший.
- Мистер Тримейн, - сказал первый, - джентльмен хочет знать, золото ли это.
Мистер Тримейн окинул меня проницательным и цепким взглядом, взял пирамидку и удалился в соседнее помещение. Когда же он вернулся, то пронизал меня еще более подозрительным взглядом.
- Это золото. И очень чистое золото, не ювелирное. Вы понимаете меня? Оно весьма мягкое и очень дорогое. - Он пододвинул мне пирамидку и стал ждать объяснений.
- Какова ее цена? - спросил я. Он сказал мне ее вес и примерную стоимость. Получалось, что моя семья могла бы жить на эту пирамидку достаточно продолжительное время, не имея особых забот.
- На металле соль, - сказал ювелир.
- Это, очевидно, из моря?
Я кивнул. И понял, к чему он клонит. Корнуэл собрал в свое время хорошенькую коллекцию кораблекрушений, пожалуй, больше, чем любое другое побережье в мире. Корабли с сокровищами и испанские галеры на уме у корнуэльцев и по сей день. Да и сам я подумал: а может, это и есть объяснение? Этот белый человек, возможно, нашел что-то и сбывает теперь потихоньку. Но все равно масса вопросов оставалась без ответов.
Я вежливо поблагодарил мистера Тримейна и вышел из магазина без всяких объяснений. Вероятно, нехорошо было оставлять его так, но у меня не было особого выбора. К тому же мое положение было явно хуже, чем его.
Ориентировочно подсчитав вес и стоимость целого кирпича, я бродил по городу до тех пор, пока не нашел ювелира на улице Тригантл. Магазин был маленький и не столь респектабельный, как у мистера Тримейна. И ювелир был весьма подходящий для этого случая. Он боком вышел из смежной комнаты и протиснулся вдоль прилавка, поглядывая на меня искоса. Я выложил кирпич на прилавок, назвал его вес и затем спросил цену. Про цену он не сказал ничего, но усомнился в весе. Мы взвесили золото на обычных кухонных весах, и он все время тяжело дышал своим огромным носом. Я согласился с его версией веса, сказал, что его первая цена - абсолютная чушь, и принял его второе предложение, которое составляло около двух третей настоящей цены. Ему даже не пришлось идти в банк за деньгами: у него оказалось как раз столько, сколько нужно. Банкноты были грязненькие, но настоящие. Я засунул их в карман своей куртки, он задышал еще чаще, и я ушел. Пожалуй, он был единственный, кто хоть что-то получил из этих махинаций.
В понедельник после обеда отлив был уже очень сильным, но я увидел черный парусник на якоре немного подальше от входа в бухту, там, где начиналась глубина. На палубе не было никаких признаков жизни. Тишина была полная, и только вода тихо плескалась у борта. Я хотел было крикнуть кого-нибудь, но вспомнил, что не знаю ни названия судна, ни имени владельца. Да и не было у него никакого названия, как выяснилось. Я привязал шлюпку буксировочным канатом к обвязке борта парусника и вскарабкался на борт. От толчка шлюпка отошла на длину каната и мирно заколыхалась на волнах. Мне совсем не нравилась эта полоска воды, отделяющая меня от шлюпки. Черный парусник вызывал у меня нервную дрожь. Везде было чисто, все ладно пригнано, но нигде никого. Откуда-то скверно пахло. Я был босиком и вдруг осознал, что ступаю на цыпочках, двигаясь в сторону кормы. И только когда я дошел туда, я услышал какие-то звуки, идущие из главного кормового отсека. Что-то гудело, высоко и довольно продолжительно. Было похоже, что это голос человека, но я бы не поклялся, что это была человеческая речь. Я как-то отстраненно почувствовал, что волосы на моем загривке встают дыбом.
По временам, перекрывая высокий жужжащий звук, доносились другие звуки, в которых я узнал голос белого человека. Я вытащил пачку денег и засунул их все между кольцами каната, аккуратно скрученного бухтой на корме. Мне вовсе не хотелось оставлять себе хоть что-то. Я поднялся и пошел уже к носу, но тут створка люка распахнулась, и по выскобленной, выцветшей от солнца палубе ко мне потянулся самый омерзительный запах, который я когда-нибудь ощущал в своей жизни. Я провел много лет в Индии и прошел войну пехотинцем, но я не мог раньше себе и представить чего-либо подобного. К тошноте добавилось жуткое отвращение, и я инстинктивно отшатнулся, как от воплощения абсолютного зла.
Позади меня щелкнул, открываясь, засов, и я услышал, как белый человек ругается на корме своим приглушенным голосом. Потом из люка высунулась сначала голова, а потом и плечи, которые могли выйти только из могилы, да и оттуда им не стоило показываться. Мне показалось, что это был человек. На нижней части лица торчали клочья волос, лицо было абсолютно сморщенным, надбровные дуги выступали, а скулы были вдавлены.
Белый человек оттолкнул меня в сторону, так что я едва удержался на ногах, и кинулся к люку с длинной железной пикой в руке. Он занес ее над фигурой в люке. - Redde bасilum! -заорал он. - Redde bасilum! Он протянул левую руку, словно требуя чего-то. Глаза, которые смотрели на него из люка, были темные, яркие и совершенно обезьяньи. На этом существе была намотана какая-то одежда, на которой еще угадывались некие цветные узоры... Все это источало ужасающее зловоние. Из кучи тряпья торчала рука, больше напоминающая лапу ящерицы, сжимавшая что-то белое.
