Ребята день и ночь грузили образцы в контейнеры — ты ведь знаешь, там все активное, даже цветы. Мыли и грузили. Мыли и грузили. Маркер был жаден, Хейф — осторожен, Грид со своей ногой валялся в рубке, а я мотался «за кипяточком» — вода-то в озерке была чуть ниже ста градусов. По прямой до моей «лунной горки» было метров восемьсот, не больше, но вездеход, черт его подери, не мог идти по венерианской грязи, а наше плато сужалось, переходило в такую каменную дорогу и, загибаясь, как кошкин хвост, упиралось прямо в озерцо. С этой каменной дороги нужно было не сбиться, потому что справа и слева шли грязевые болота, в которых мы уже потеряли одну машину. Еще слава богу, что она шла на автоматическом управлении. Так что при таком мизерном расстоянии до озерка я все-таки делал не больше одного рейса в день — ведь и кроме воды у меня хватало забот.
И каждый раз — эта метелка. Первое время она стремительно сворачивала свои листья, как только на нее падал свет прожекторов. Я набирал воды в резервуары, а потом позволял себе минут десять позабавляться с ней. Сначала мне показалось, что листья сворачиваются уже не так упруго. Дня через два-три они стали сами развертываться, лишь только я прикасался к ним. Я наливал в них воды, трогал пальцем бисеринки и уезжал. Я делал все это торопливо, и если бы кто-нибудь из наших застал меня за этим занятием, мне было бы стыдно. Почему? Не знаю…
И вот однажды… Я словно знал, что так будет. Я не стал до нее дотрагиваться, я просто подошел и остановился совсем близко от нее. И она вдруг раскрылась — не только листья, но и сам цветок. Волоски с бисеринками опустились, и получилось что-то вроде хризантемы, лохматый такой цветок диаметром в десять — пятнадцать сантиметров.
Только нет, все это было не так… Она не просто развернула листья и распустила цветок. Она сделала это для меня. Не понимаешь? Сделала ДЛЯ МЕНЯ. Ну вспомни, старина, как ты лет десять назад шлялся по дансингам. Вот вспомни и представь себе, что ты видишь у противоположной стены настоящую девушку. И идешь к ней. Она вовсе не смотрит на тебя, но как-то наклоняет голову, и темная прядь волос касается плеча, и это для тебя. И руки она складывает ладошку на ладошку и подносит туда, где на платье легкая поперечная складочка под самой грудью — и это для тебя; и туфельки делает вот так — и это для тебя; и все это потому, что она еще маленькая и совсем дурочка, и тебя охватывает умиление, потому что это так здорово, когда ты еще ни о чем не просишь, но уже знаешь, что это все — для тебя.
Хотя, впрочем, все это умиление — это я только сейчас придумал. Тогда его у меня и в помине не было, мне даже было жутковато, что какая-то метелка так себя ведет. Я налил воды в красные ложбинки ее листьев и быстро забрался в машину. И еще оглядывался, словно за моей спиной могло что-то произойти. И умчался. Едва в болото не врезался.
С тех пор она распускалась сразу же, как только я к ней подходил. Видела? Конечно, нет. Просто улавливала тепловое излучение. Или еще что-нибудь вполне реальное. И что распускалась — просто условный рефлекс. Я — и вода. Вероятно, всем им чертовски необходима была вода.
Ты сейчас мне скажешь, что растения не могут вырабатывать условный рефлекс? Знаю. Но это было так, и моя метелка была обыкновенным растением, так сказал сам Маркер. Он притащил этих метелок штук пять, разодрал их, обнюхал и в микроскоп рассмотрел. И когда я уже в обратном полете попробовал рассказать ему про то, как приручил свою метелку — он только сделал пальцами вот так: тронулся, мол, парень.
И все-таки это был условный рефлекс. А что мне было надо? Откуда я знаю, что мне было надо? Но лететь на другую планету, и этот адский спуск сквозь толщу раскаленных паров, и эта грязь, и эти красновато-лиловые сумерки, и эта усталость, усталость, усталость… И награда — дурацкая метелка.
Может, это было и не от усталости. Просто мне эта трепетная доверчивость уже давным-давно была вот так — поперек горла. Я ведь недаром говорил тебе: вспомни. Вспомни, как это было десять лет назад. И такая меня взяла злость, что у меня появилось желание просто взять и раздавить эту метелку гусеницами вездехода — смять, чтоб ровное место осталось. Я бы так и сделал, но в последний момент у меня появилась светлая мысль: я спустил из двигателя немного горючего, и вместо воды налил на один из листьев бензин. Лист этот попытался свернуться — и не мог, он стал лиловым, потом начал разбухать у меня на глазах — полная картина отравления. Весьма наглядно.
И все-таки эта дура тянула ко мне остальные листья. Я не стал ее давить, потому что решил, что к следующему разу я придумаю еще что-нибудь веселенькое.
Но ничего остроумного я придумать не мог, а попросту взял нож и — не без труда, правда, — разрезал один из листьев на узенькие ленточки; они свернулись — каждая по отдельности — и прижались к стеблю. Но остальные листья все еще тянулись ко мне.
Тогда я окончательно взбеленился, выхватил лучевой пистолет и начал жечь один лист за другим, они свертывались, обугливались и падали в липкую бурую грязь…
Мы все уже больше не могли. Мы орали друг на друга, мы словно сходили с ума, но, слава богу, погрузка окончилась, вода была уже больше не нужна, и тут еще это с Хейфом, и мы стартовали, и было уже не до всяких там метелок, тем более, что до «лунной горки» по прямой было не больше восьмисот метров, а ты ведь знаешь, что мы при старте выжигаем все в радиусе полутора километров. Да что там говорить о моей метелке — у самого корабля они росли десятками, от них уже тем более ничего не осталось. Вот и все. Ну, что тебе еще?
Ах, да, Хейф… Ну, ладна, слушай. Так вот, когда я плюнул на свое развлечение, прыгнул в вездеход и помчался прочь — я все-таки оглянулся. И что ты думаешь? Моя метелка стояла, протянув ко мне последний уцелевший лист… О господи!
Поди к Маркеру, старина. А я — не могу. И не только сейчас — я вообще не могу говорить с людьми. О чем бы ни начался разговор — возвращаюсь всегда к одному и тому же. Чертовщина какая-то. Наваждение. И что она ко мне привязалась? Сентиментальностью я никогда не отличался, дело мы свое сделали — первый грузовик уже пошел на Венеру за уранитом. Совесть моя спокойна — не хватало еще, чтобы космолетчик вздыхал над каждой сожженной при старте травкой. Ерунда. Мы были молодцами, мы выполнили свой долг, мы вынесли такое, что вряд ли под силу даже тебе; а что касается Хейфа — так это не наша вина. А ведь, ей-богу, мы молодцы!
---
Журнал "Природа и человек", № 02 за 1981 г. (стр. 65–68)
