Петр выслушал условную фразу и тут же спросил:
— Ты чего, перебрал, что ли? Тогда трезвей на раз-два-три. Тебя Шеф уж сколько раз спрашивал. Дымится. Ты где?
— В аду. Чего там стряслось?
— Без понятия. Небось телега какая пришла. Дуй сюда.
«Телега» означала депешу из Центра и, видимо, срочную, раз уж Шеф дымится. Да впрочем, не срочных у нас не бывает. Разве что сверхсрочные. А у кого-то из ооновских чиновников я видел плакатик: «Мир не остановится, если вы придете за тем же завтра». Живут же люди. Хорошо бы и мне в ооновские чиновники податься, да куда там. У меня же нет дяди в Политбюро или на худой конец в ЦК. Стоп, про ЦК не надо. Про Лену сейчас думать нельзя.
Самое печальное, что робкая надежда добрести до дому и добрать минуток 180 в счет украденных ночью гадкой змеевидной тварью испарилась в момент.
— Через четверть часа буду.
И такая скорбь, видно, сверкнула в моем голосе, что даже Петр по прозвищу Первый, он же Великий, полученному за неукротимое стремление к поставленной цели любой ценой, вздохнул и сказал:
— Извини, Стас, такая наша доля.
1.3. Петр ошибся. Шеф не дымился, он извергался. Это был живой огнедышащий вулкан с лысиной цвета лавы. Свинячьи глазки излучали в том же диапазоне волн. Белели только губы, и это был скверный признак. Обычно можно было видеть его «сахарные уста», что, по-моему, означало хорошо вычищенные зубы, обрамленные пунцовыми девичьми губами (и кому только что бог дает), да бесцветно-голубые очи, если он удостаивал вас своим взглядом, ибо обычно смотрел куда-то вниз или вообще закрывал их толстыми веками. Не Вий, но что-то вроде. Его боялись, во всяком случае коллеги и подчиненные. Про врагов не знаю, потому как он редко покидал представительство, где числился по табели о рангах в верхней части средней массы дипломатов.
У меня был свой трюк. Глядя на него, я всегда вспоминал строчки Аполлинера: «Лицо ее напоминало цвета французского флага. Синие глаза, белые зубы, алые губы». Как ни странно, это помогало.
Даже в гневе Шеф был краток и четок. Ночная депеша информировала, что неизвестная болезнь, похоже, вирусной природы, поразила сначала Восточную, а затем Западную Сибирь. Все начиналось, как обычная простуда, но через несколько часов развивалась сильная диарея (он так и сказал, чтоб понос выглядел официальней, а может, так было в депеше, и он не осмелился перевести) с высокой температурой и рвотой.
Мое шевеление на стуле не прошло незамеченным. «Я знаю, что ты умник, но другие не глупее тебя. Они тоже вначале не всполошились. А потом оказалось, что антибиотики не помогают. Никакие. Но это не все».
Я также узнал, что были предприняты самые строгие меры профилактики для предотвращения дальнейшего распространения, похоже, инфекционного заболевания. Без всякого результата. Болезнь распространялась со скоростью, намного превосходящей нормальную волну гриппа или другой заразы. Так что становилось непонятно, как же она переносится. Но совсем непонятно было, почему в одних деревнях заболевали поголовно, а в пяти верстах — ни одного случая.
Летальных исходов пока не было, но паника пошла. Заболевшие лежали пластом до десяти дней. Доктора помочь ничем не могли, всем это было понятно и очень пугало, тем более что и доктора валились рядом с пациентами.
Мамой клянусь, как сказал бы герой Искандера, что я не пошевелился, но Шефа не проведешь. «Ты уж, конечно, кумекаешь: а мы здесь причем? Поясняю. Вирус неизвестной природы, это я уже сказал. Они (кто «они» мне пока осталось непонятным, но задавать вопросы было неуместно) думают, что вирус искусственный, кем-то сделанный, если хочешь. Московские умники подозревают, что его сделали наши бывшие потенциальные противники, ныне потенциальные партнеры, или какие-нибудь террористы. Они боятся, что вирус доберется до Москвы, а у нас нет противоядия. А потом отправится дальше на Запад. Ну, Запад это бог с ним, не так важно. Главное, Москва, где уж, небось, в штаны наложили и ищут, кого бы крайним сделать. Они (теперь вроде понятней, кто это «они») думают, что вирус был сделан где-то в ЮгоВосточной Азии, в подпольной лаборатории, и выпущен для пробы. С ног валит, но не убивает — удобно следить за распространением и количеством зараженных и делать выводы на будущее. А уж что следующий вирус сможет делать, и подумать страшно».
— Пока наши там соображают, чего делать, нам поручено потихоньку узнать, нет ли еще где в мире чего такого. Почему потихоньку, когда об этом в газетах прочитать будет можно, не спрашивай. Не знаю. Не смогли ж мы год назад Чернобыль спрятать, так и это шило в мешке не утаишь. Это все «свободная пресса».
Шеф привычно проверил физиономию визави. Вот уж спасибо доктору Шевалье за хорошую анестезию, а то б наверняка физия выдала — все знали как наш Шеф любит прессу. Особенно свободную.
— Отправляйся в ВОЗ, который и ныне там, — не смог удержаться он от всем надоевшей дурацкой шутки, — и пошарь по компьютерам, раз ты такой дока. С народом слегка пообщайся, с замгендира тоже, хотя толку от него чуть.
Я встал и собирался сделать четкий поворот кругом — Шеф иногда любит армейскую выправку, но чаще она его злит, так что это всегда риск, — когда тот снова продемонстрировал способность читать примитивные мысли:
— Я не знаю, почему Москва велела задействовать тебя. Я выполняю приказ. Жду доклада в 18:30. Свободен.
1.4. Не повезло ВОЗ с именем — по-русски звучит по-дурацки, да и по-английски не лучше: WHO. По-нашему, значит «кто», а произносится и совсем почти неприлично. А ведь весьма уважаемое и полезное учреждение — Всемирная организация здравоохранения. Оспу они победили и много всякого другого, да и вычислительный центр у них отличный. У меня там много приятелей. Коллеги как-никак.
И почему я так люблю компьютеры? Причем давно. Когда я увидел первый калькулятор? Году, наверное в 70-м, а то и позже. А мой незабвенный «Минск-22»! Как он ритмично и на разные голоса звенел своим АЦПУ, выплевывая по единственной точке на графике каждые 40 минут. Местные умельцы написали программу, которая на бумаге выдавала абракадабру, но зато рычаги АЦПУ, звеня разными тонами, играли Yesterday. Мигание индикаторов в двоично-восьмеричном коде, где команда -47 означала обращение к лентопротяжке размером с книжный шкаф. И телеграфный аппарат в качестве вводного устройства с перфолентой, которую мы научились читать по дырочкам как букварь или азбуку Брайля. И мои дифуры — нельзя же было говорить как положено, дифференциальные уравнения в частных производных, решаемые методом Рунге-Кутта (так я и не удосужился узнать, один ли это человек, вроде Гей-Люссака, или тандем типа Бойля-Мариотта). Их мой «Минск» считал степенно — по одному набору начальных условий за ночь. Днем он был занят более важными вещами — вычислял зарплату и оптимальные параметры молочных сепараторов.
