- Я в их возрасте уже работал, - сухо сказал директор. - Тогда была война. Я пошел на завод учеником слесаря. - Он спохватился. - Вы только не подумайте, что у нас запущена атеистическая работа. Напротив. И мы этот случай не оставим без внимания: проведем лекцию о суевериях... и... что-нибудь о космосе...
- Удостоверение, - напомнил я.
- Что? Ах, да! - директор вернул удостоверение, которое до сих пор вертел в руках. - Простите. Так что вас, собственно, интересует?
- Так сказать, вообще, - ответил я.
- Учебные планы?
- Да.
- Идеологическая, культмассовая работа?
- Разумеется.
- Факультативы?
- Конечно.
- Побываете на уроках?
- Хотелось бы.
- Только месяц назад у нас была областная инспекция, - задумчиво сказал директор. - Вадим Борисович остался доволен.
- Он болеет, - твердо сказал я, отсекая все вопросы о неведомом мне Вадиме Борисовиче.
- Опять печень, - посочувствовал директор.
- Да, печень.
- Или, кажется, сердце?
- Кажется, сердце, - уже несколько раздраженно сказал я.
Директор всплеснул руками:
- Впрочем, что я? Ведь у него обширнейшая язва желудка!
Не люблю, когда из меня делают идиота. Я демонстративно постучал удостоверением по столу.
- Чем же мы займемся в первую очередь? - спросил директор.
- Уроки.
Я чувствовал, что мало похожу на инспектора. Это и неудивительно: на подготовку легенды у меня было всего полдня. Я едва успел зазубрить структуру облоно и некоторые общие принципы педагогики.
- Я могу говорить с вами откровенно? - вдруг спросил директор.
- Разумеется.
Он включил вентилятор, внимательно посмотрел на белый, полупрозрачный круг и повернулся ко мне всем телом.
- Вас интересует учитель Зырянов?
Надеюсь, что на моем лице ничего ни отразилось. Да, меня интересовал учитель Зырянов. Но директору не следовало знать об этом. Никому в поселке не следовало об этом знать.
- Я так и думал, - сказал директор. - В конце концов я буду жаловаться. Если сам Зырянов не будет, то буду я. Дайте же человеку спокойно работать. Ну да, он дает материал сверх программы. Много материала. Но вы посмотрите - его ученики берут грамоты на всех областных олимпиадах. А двое даже на всесоюзной... Я понимаю, были времена, когда любое отклонение от программы... Я и сам... Но ведь все уже позади. В позапрошлом году Зырянов получил звание заслуженного учителя.
- Очень рад за него.
- А вы знаете, что его приглашали в Москву, на кафедру? Говорят, его метод - это готовая докторская.
- Неужели?
- Отказался, - торжествующе сказал директор. - Не поехал ни в какую Москву. Потому что Учитель. - Директор так и произнес это слово - с большой буквы. - Мы, конечно, все учителя, что там говорить, - он махнул рукой, - я, например, вот вы. Но Зырянов от бога Учитель. Вы слышали о Крапивине?
- Ну как же...
- Его ученик. А Дементьев, а Логачев, а Болдин...
Совсем недавно я тщательно изучил длинный список этих имен. Причем против каждого из них стояло очень высокое звание.
- Его ученики любят, - почему-то шепотом сказал директор. - Вы преподавали?
- Немного.
- Ну все равно. Это очень трудно, чтобы ученики любили. Меня, например, не любят. Честное слово. Меня только уважают, боятся, а его любят.
- Несколько дней назад я даже не слышал о Зырянове, - вполне искренне сказал я.
- Я хочу, чтобы его оставили в покое, - сказал директор. - Есть же обычная деликатность. Вы не поверите: после каждой комиссии, после каждой проверки он день-два болеет. Да. Мне приходится переносить уроки. Он и так часто болеет.
Директор посмотрел на меня, словно ожидая, что после этих слов я извинюсь и уйду. Но я сидел.
- Хотите побывать на уроке у Зырянова? - безнадежно спросил он.
- Да.
Он вздохнул.
- Хорошо, я провожу вас. Но одна просьба: понимаете, в детстве Зырянов попал в аварию... Едва выжил... У него сейчас несколько... необычный вид. Мы-то привыкли, а вы - человек новый...
- Я все понял.
- Фу... какая жара, - сказал директор, дополнительно к вентилятору обмахиваясь руками. - Сколько здесь живу, не помню такого жаркого октября. Да вы оставьте пиджак - совсем распаритесь, повесьте вот тут, на стуле.
- Спасибо, мне не мешает, - сказал я. Это было не так. Но у меня под пиджаком, поверх рубашки, сбоку в кобуре на ремнях висел тяжелый двенадцатизарядный армейский пистолет с навинченным глушителем.
Мы прошли по пустому солнечному коридору. У дверей в класс директор как-то заколебался, но постучал. Школьники дружно встали. Директор назвал меня, попросил разрешения присутствовать.
- Пожалуйста, - клекочущим, как у птицы, необычайно высоким голосом сказал некто, сидящий за учительским столом.
Я прошел в задние ряды. Головы поворачивались мне вслед. Не знаю, в чем дело, но я сразу почувствовал острую враждебность. Меня не хотели. Весь класс не хотел.
- Продолжай, Егоров, - проклекотал учитель.
У доски, испещренной непонятными символами, стоял длинный нескладный парень. Он в раздумье почесал нос - костлявые запястья далеко высунулись из рукавов, - отрешенно поглядел на доску, сказал ломающимся баском:
- Топологические пространства, являющиеся подмножествами хаусдорфовых бикомпактных пространств, называются вполне регулярными, или тихоновскими пространствами. - Он запнулся, опять почесал нос и зачастил, будто прорвало: - Их тоже можно охарактеризовать некоторой аксиомой отделимости, а именно: аксиомой, требующей, чтобы для любой точки и любого не содержащего ее замкнутого множества существовала непрерывная функция, равная нулю в "икс" и единице в "игрек".
Я осторожно посмотрел по сторонам - не валяют ли дурака? Класс напряженно слушал. Кое-кто быстро писал в тетради. Мой сосед по парте морщил лоб и беззвучно шевелил губами - повторял. Оставалось думать, что с тех пор, как я окончил школу, преподавание математики сильно шагнуло вперед.
- А топологические пространства, являющиеся открытыми подпространствами хаусдорфовых компактных пространств, можно считать локально компактными пространствами, - частил парень.
На меня больше никто не обращал внимания. Меня это устраивало. Я смотрел на учителя. Директор ошибался. Вид у него не был необычным. Это был просто другой вид. А фотографии его не удалось получить. Учитель походил на первоклассника - маленький и худой. Если бы он встал, то ненамного возвышался бы над партами. И на этом детском теле сидела непропорционально большая шишковатая голова с редкими волосами - череп казался голым. Но когда учитель поворачивался, то белесые, как у новорожденного, волосы вдруг вспыхивали мелкими разноцветными искрами, словно были сделаны из хрусталя. Глаза его по-лягушачьи резко выдавались вперед и казались еще больше из-за очков с сильными стеклами - зрачок растекался во всю линзу, а тяжелые веки периодически смыкались, будто створки раковины. Рот безгубый - до ушей, звонко чмокал, вздувая в углах зеленые пузыри.
