Рядом сидели руководители Компартии США: председатель Уильям Фостер и генеральный секретарь Эрл Браудер[1]. Фостер, немолодой лысоватый мужчина с неунывающим остроносым лицом, работал с семи лет, а учился в школе всего три года. Испробовал множество профессий, возглавлял забастовки, сидел в тюрьме и едва не стал инвалидом во время предвыборной гонки, выдвинувшись в президенты. Полной противоположностью ему был Браудер, солидный бородатый интеллигент, бывший проповедник. Он тоже сидел в тюрьмах, но, выпущенный Рузвельтом, стал горячим сторонником всевозможных компромиссов с властями. И остался им даже после того, как Рузвельт загадочно погиб, а Трумэн стал все явственнее вести дело к капитуляции. Поближе к вождям сидели могучий негр-сталелитейщик Бен Карутерс и кряжистый черноусый фермер Мило Рено. Они возглавляли тех негров и фермеров, что поверили коммунистам и шли за ними до конца, пока не оказались в этом лагере.
Особняком сидела предводительница троцкистов Рут Фишер — немолодая, но спортивно сложенная женщина в камуфляжной форме. За отвагу и ловкость индейцы прозвали ее Красной Рысью.
Разукрашенная трубка мира прошла по кругу, и Красный Бык велел начальнику штаба доложить обстановку. Начальник, темнокожий полковник, подошел с указкой к карте.
— На севере мы удерживаем фронт против федералов по реке Йеллоустон и низовьям Биг-Хорна. После того, как мы разбили танковый корпус Паттона, они уже не лезут за реку. На востоке немцы удерживают шоссе Шеридан-Каспер, но в горы подниматься не рискуют. На юге мы остановили конфедератов на реке Свит-ривер. На их стороне воюет племя пауни и, надо сказать, немало докучает нам рейдами.
— Это презренное племя всегда воевало со всеми соседями — кроме белых, — заметил вождь шайенов.
— На юго-западе фронт против японцев и мормонов идет по Грин-ривер. В их руках теперь Юта и южный Айдахо. Дальше на север сплошного фронта нет. Йеллоустонский национальный парк сейчас вроде нейтральной зоны. Там браконьерствуют все понемногу.
— А что же наши братья из других сражающихся племен? — спросил Красный Бык.
— Северные племена — черноногие, ассинибойны и кри — оттеснены в леса. Бандеровцы устроили в канадских прериях жуткую резню индейцев. На юге навахо и апачи соединились с мексиканцами. Племя юта окружено в горах Юинта. А шошоны из Айдахо прорвались к нам. Северо-западные племена помогли русским освободить штаты Орегон и Вашингтон. Аляска почти вся в руках русских. А «цивилизованные племена» в Оклахоме так и не взялись за оружие.
— Еще бы! Их предки владели черными рабами и потому воевали за Конфедерацию, — сказал Карутерс.
— Эти «цивилизованные» думают: если мы самые богатые среди бедных индейцев, значит, Великий Дух будет нас вечно любить. Вот немцы для начала и загнали их снова в резервации, — иронически заметил Белый Бык, великий шаман сиу.
— Словом, горы Вайоминга, где мы засели — это и вся Советская Америка. Не считая того, что заняли русские. А припасов у нас — не больше, чем на месяц, — подытожил начальник штаба.
— Если верить фермерам из долины Биг-Хорна. Это кулачье уже ищет способа избавиться от нас, — презрительно скривилась Рут Фишер.
— Вы плохо знаете здешних фермеров, — возразил Рено. — Они готовы уйти с нами: знают, что джерри их не пощадят, а конфедераты и подавно. Просто здесь больше разводят скотину, чем выращивают зерно. Это же не Айова. Прокормить армию, беженцев и себя тут фермеру слишком трудно.
— Значит, нам осталось либо добиться помощи от русских, либо прорываться к ним в Орегон. Сталин уже в Сиэтле. И он согласен принять нашу делегацию. Но, — Красный Бык выразительно взглянул на Фишер, — в ней не должно быть никаких троцкистов.
— Что?! — яростным взором окинула вождей Красная Рысь. — Переговоры с этим предателем мировой революции, палачом старых большевиков, кровавым тираном, сообщником фашистов?! Народы мира уже испробовали на себе власть и Гитлера, и Сталина. Подумаешь, продовольствия на месяц! Не пройдет и месяца, как повсюду начнутся восстания. Мировая революция начнется отсюда, из Скалистых гор!
— Ты храбрая воительница, Красная Рысь. Но ты плохая пророчица, плохая шаманка. Твои духи или глупы, или лживы. Ты уже предсказывала нам восстания рабочих — в Америке, в Европе, в России. Где они? — укоризненно взглянул на нее Белый Бык.
— В России уже восстали. Узники колымских лагерей…
— Ты говоришь о тех, кого наши братья чукчи зовут «кэле» — злыми духами-людоедами? О тех, кто ел человечину напоказ, чтобы запугать людей? Им никто не был рад, кроме богачей и шаманов, что прятались в глухой тайге. Потому их «Сибирская освободительная армия» и пошла на восток — навстречу американским десантам. И вместе с ними бежала с Чукотки.
— Это все сталинская пропаганда!
— Я это прочитал не в русских газетах, а в американских. Даже не в красных. Я же не умею читать по-русски, — невозмутимо ответил шаман.
Рут, словно загнанная в угол рысь, шарила глазами. И не находила поддержки ни у кого.
— Вы готовы лизать окровавленные сапоги этого чудовища? Тогда мы покинем вашу армию и одни понесем знамя мировой революции!
Верховный вождь спокойно взглянул на нее и заговорил, чеканя слова.
— Красная Рысь! У тебя есть только полк, а в нем людей не больше, чем в батальоне. У вас нет даже своего участка на фронте. Вы хорошие рейнджеры — и только. Можете уходить! Я не стану губить армию из-за твоих лживых видений.
Хэм пристально взглянул на нее.
— В Испании вы, троцкисты, чуть не погубили республику. Но здесь вам негде устроить Каталонию.
— Да, здесь не Испания! Вам, агентам НКВД, не удастся убить меня, как Андреса Нина! И с ледорубом ко мне никто не подберется!
С надменно поднятой головой троцкистка вышла за двери.
— Кто же полетит к Сталину? — сказал Красный Бык.
— Конечно, ты, верховный вождь! — дружно отозвались вожди племен.
— А от коммунистов…, — командующий выжидающе взглянул на Фостера и Браудера.
— Вынужден настаивать на своей кандидатуре! — решительно заявил Браудер. — Товарищ Фостер, конечно же, образцовый пролетарий. Но он недостаточно образован и гибок. А мы вступаем в эру компромиссов. Нам придется искать соглашения со всеми — со Сталиным, фашистами, японцами…
— Да, я простой рабочий, а не граф и не преподобный. Но я знаю цену твоим компромиссам. Оппортунизм, вот как они называются. Приспособленчество, — резко возразил Фостер.
— Я не люблю фашизма, но ведь он теперь — надолго. А фашисты признают только одну партию — свою. Но вот в виде беспартийной ассоциации мы могли бы легально действовать и при них, и при японцах. Особенно, если Сталин нас поддержит.
