Спорить не приходилось. Хотя «технологическая необходимость» и показалась натяжкой. Но, уж что подписал, то подписал…
Город Домнинск произвел на Влада тягостное впечатление. Он словно попал в начало восьмидесятых. Хотя нет, тогда все эти убогие белокирпичные строения были хотя бы новыми… Сейчас же эта архитектура времен застоя навевала единственный приговор: умирающий город.
Тем удивительнее было то, как быстро, без обычных бюрократических препон, удалось ему подписать все необходимые документы – и в городской Думе, и в санэпидемстанции, и в комитете по экологии, и в СМУ, которое станет непосредственным исполнителем заказа. Все это давалось легко, без проволочек, без мутных намеков на какие-то необходимые «черные» суммы.
Он просто и глазом моргнуть не успел, как задание фирмы было выполнено на девяносто процентов. Назавтра осталась только одна единственная встреча – с мэром. Точнее, главой городской администрации.
«Что странно, – подумалось ему, когда он уже лежал в постели своего советско-гостиничного номера, – что я не запомнил ни одного лица из тех, с кем беседовал. Да и разговоры были какие-то беспредметные, никого не пришлось ни в чем убеждать, никому ничего объяснять…»
Странно и то, что никто не пригласил его сегодня вечером в ресторан, чтобы «обработать» там столичного гостя на предмет каких-то личных дивидендов от предстоящего сделки. Влад никогда не велся на подобные предложения. В кабак шел, но расплачивался там сам. А шел единственно для того, чтобы развеять скуку и послушать байки.
В закрытых городах душераздирающих историй, как правило, навалом. То какой-то герой во время аварии на ядерном реакторе руками растаскивал урановые стержни, то заводской автобус пустили на городской рейс, а у кого-то из пассажиров был с собой дозиметр, и оказалось, что в салоне фон, как на складе плутония. Еще любят рассказывать про грибы в человеческий рост или про безглазых рыб-мутантов…
Да, впервые вечер первого дня командировки он проводит один, в гостинице. Впрочем, оно и хорошо. Да, кстати, было бы любопытно узнать, почему этот городок закрыт. Вроде, нет тут никаких ракетных заводов, нет и химического производства, ему бы уже об этом все уши прожужжали… Хотя, домнинцы вообще не грешат разговорчивостью.
Влад хотел было уже погасить свет, но, потянувшись к выключателю, краем глаза заметил, что у него из-под подушки торчит какой-то посторонний предмет. Угол серой картонной папки. Влад приподнял подушку, с удивлением достал потрепанную папку и открыл ее. В ней лежала стопка старых машинописных листов. Именно машинописных, а не отпечатанных на принтере.
Всё это было очень странно. Влад начал читать.
… Она притихла лишь тогда, когда мы миновали ворота институтской рощи, войдя в ее мокрую тьму, и двинулись мимо анатомического корпуса. Где-то неподалеку взвыла собака. Взвыла с такой ясно ощутимой тоской, что, казалось, не собака это воет, а человек пытается подражать собаке. Портфелия еще крепче прижалась к нам.
… – Форменно издиются, – в который раз сердито повторил Семенов. Самогонкой от него разило за версту, и не всегда оба глаза смотрели в одну сторону. – Про профессора худого не скажу. Ни-ни. Тут все по-человечьи: завсегда и здрасьте, и до свидания; а вот как вместе соберутся, все и начинается… Метамархоза.
– Так какая же метаморфоза, а? – еле сдерживала раздражение Портфелия.
– А с профессором мы друзья большие. Большие, говорю, друзья. Агромадные. – Зрачки Семенова окончательно расползлись по сторонам, а стрелка на шкале его настроения резко повернулась на сто восемьдесят градусов – от возмущения к умилению. – Мы ж с йим вместе без малого тридцать годков здесь трудимся. Он – профессором, а я вот, значит, сторожем. Сторожу. Это, дочка, тоже не всякий, сторожить-то, сможет. Тут особая сноровка требуется. Талант нужон. А в трудовой книжке у меня как записано? «Стрелок, – записано. – Стрелок!» – Он выпятил грудь. Засунув руку во внутренний карман, я на ощупь выключил диктофон и потащил Портфелию за рукав:
– Пошли, что ты его слушаешь, не видишь, он пьяный в умат?
– Я думаю, если про Заплатина не выйдет, я тогда про этого напишу. Зарисовку. – Она сделала «телевизионное» выражение лица: «Тридцать лет не оставляет своего поста вахтер Семенов. «Стрелок» – так называется моя профессия!» – говорит он с затаенной гордостью…» Здорово, правда? – Она, не удержавшись, фыркнула.
Нам навстречу со скамейки поднялся Джон (сторож его не интересовал):
– Айда?
Я кивнул, снова на всякий случай включил диктофон, и мы двинулись по лестнице – к операционной. На месте, где должна сидеть дежурная нянечка, никого не было, и мы беспрепятственно прошли белым коридором к двери со светящейся надписью: «Не входить! Идет операция».
Остановились.
– Ну и?.. – Повернулся ко мне Джон. Звук его голоса так чужеродно прозвучал в стерильной тишине коридора, что мне сразу захотелось уйти.
– Сегодня не я командую парадом, – ответил я полушепотом, оглянулся и понял, что Портфелия растеряна не меньше нашего. А что, собственно, она собиралась здесь увидеть? Какого черта мы сюда приперлись? Я вдруг обозлился на нее, ведь это она нас сюда притащила. Люди работают, глаз не смыкая, за чью-то жизнь борются, а мы явились уличать их сами не знаем, в чем на основании пьяного бреда выжившего из ума вахтера.
Портфелия вдруг жалобно сказала:
– Ой, мальчики, пойдемте отсюда, а?..
Боже мой, какими же мы были детьми, кажется мне сейчас. Сейчас, когда мы с Джоном сидим в чьей-то стылой дачной избушке, забаррикадировав дверь всем, что удалось здесь найти.
Нам повезло, что я не снял на ночь часы. Мы спим по очереди. По сорок пять минут. Сейчас – очередь его, а я молча пялюсь в окно, закрытое снаружи ставнями.
Как же ухитрились мы быть такими наивными, такими беспомощными? По-настоящему осознал опасность я, пожалуй, только когда сбежал Джон.
Я увидел его в больничной пижаме на своем пороге, запыхавшегося и продрогшего. И сразу сообразил, что к чему.
– Гонятся? – спросил я.
– Нет. Но скоро хватятся.
– Быстро ко мне, переоденешься!
Лёля, заспанная, сидела на диване, завернувшись в одеяло.
– Одевайся, – бросил я ей, – и поскорее. Джон сбежал.
Я открыл шкаф и кинул Джону свой спортивный костюм, а сам стал натягивать джинсы и рубашку.
Через несколько минут мы вышли в прихожую. На шум из спальни выглянула мать. Я сунул Джону свою старую куртку и, надевая плащ, как можно спокойнее сказал:
