— В этом есть что-то неприятное, — признался я.
Я чувствовал себя дураком. Я всегда пребывал в тщеславной непоколебимой уверенности, что только мы способны наблюдать, кто как живет на свете, и даже во сне мне бы не приснилось, что и к нам кто-то присматривается. Меня охватило чувство беспокойства.
Инженер Вах снова склонился к гнезду со своей лупой:
— Коллега, вы видели, как они строили? Как им удалось слепить все это?
— Вы будет потрясены, — сказал Дегак. — Я наблюдал у них не только разделение труда, но и вполне осознанное сотрудничество.
— Ну уж в это я поверить не могу, — прервал его профессор.
— Не только возможно, но даже необходимо, чтобы они сотрудничали, — вступился за Дегака Вах, подавая профессору лупу. — Смотрите.
— Знаете, как они это делали? — продолжал Дегак. — Одна ласточка приносила размягченную жевательную резинку, прижимала ее к начатой стенке гнезда, а другая прищипывала клювиком. Сначала ласточка прихватывала резинку, будто точечной сваркой, а потом обе птички тщательно и систематично делали то же самое с двух сторон по всей длине шва. Ведь так, видите, профессор?
— Да, — признал тот.
— Послушайте, как выглядели эти ласточки? — схватил Дегака за руку инженер Вах, разгоряченный загадкой удивительного гнезда.
— Обыкновенно, — пожал плечами орнитолог.
— Я имею в виду, не издавали ли они звуки, похожие на человеческую речь, — уточнил Вах.
— Вы думаете, что если попугай может говорить, то смышленая ласточка… — улыбнулся Дегак.
— Я имел в виду, не привлекли ли они вашего внимания еще каким-нибудь проявлением разумности. Например, речью.
— Ну, разве подражание человеческой речи является проявлением разума? — усмехнулся орнитолог. — Мне иногда кажется, что как раз у самых разговорчивых разум отсутствует.
— Коллеги, коллеги… — примирительно сказал профессор, потому что между Дегаком и Вахом начали пробегать грозовые разряды. Дегак стал язвить, очевидно, потому, что Вах не сумел побороть свой научный голод и проявлял к гнезду Дегака почти неприличный интерес. — Расскажите нам лучше, пан Дегак, что случилось с этим гнездом дальше.
— Ласточки жили в нем абсолютно так же, как в классическом гнезде. До двадцатого августа, а потом улетели на юг. — Дегак загадочно улыбался. Было ясно, что он знает еще что-то, но не спешит выложить, держит нас в напряжении, чтобы в полной мере насладиться эффектом от своего открытия, о котором он рассказывает впервые. И кому? Коллегам, которые приходят в изумление. В удовольствии такого рода ни один ученый себе не откажет.
— Ласточки действительно улетели? — спросил я, видя, что Дегак ждет подобного вопроса.
— Улетели, — кивнул орнитолог. — И скоро в гнезде поселился воробей.
— Это в порядке вещей, — холодно произнес Вах. — Воробьи любят селиться в гнездах ласточек.
— Обычно так и бывает, но тут… Воробей не боялся занимать такое странное гнездо? — спросил профессор.
— Вовсе нет, — махнул рукой орнитолог. — Он поселился в нем с обычной воробьиной самоуверенностью…
— Минуточку, — прервал я орнитолога. В голове у меня засела мысль о том, что птицы наблюдают за нами. — А где этот воробей сейчас? Его выселили?
— Нет, — важно произнес Дегак. — В январе он замерз в этом гнезде.
— Что-о? — поднял брови профессор.
— Конечно, гнездо несовершенно, — не удержался химик Вах, увидевший в этом сообщении возможность преуменьшить значение открытия орнитолога, к которому не испытывал симпатии. — Это же невероятно, чтобы первое гнездо из искусственного материала оказалось верхом совершенства.
— У вас есть более веские аргументы? — резко спросил Дегак.
— Но вы же сказали: оно не защищает от мороза.
— Я провел эксперименты. Восьмимиллиметровый слой жевательной резинки обладает в четыре раза меньшей изолирующей способностью, чем стенка классического гнезда такой же толщины.
— У материала, из которого строятся классические гнезда, такие же изоляционные свойства, как у Гераклита, — добавил профессор.
— Ну, вот я и говорю, — с торжествующей улыбкой Вах повернулся к Дегаку, — гнездо не совершенно.
— Несовершенным, коллега, мы можем назвать только то, что плохо выполняет свою функцию. — Дегак произносил слова отчетливо и с выражением. — Не хотите ли вы сказать, что в период, когда ласточки живут в своих гнездах, у нас трещат морозы?
Посрамленный инженер Вах, скрывая ярость, склонил голову.
— Это правда, — встал я на сторону Дегака. — Для ласточек гнездо — летняя квартира.
— Да… жестоко, — пробурчал химик.
— Очевидно, ласточки таким образом защищаются от… — профессор подыскивал слово, но вступил Дегак:
— Нет здесь никакой жестокости, и ни от чего они не защищаются. Просто ласточки делают гнездо для себя. Они думают только о себе. Точно так же ведет себя человек. Думает только о себе.
— И поэтому бывает жестоким к другим, — задумчиво проговорил профессор.
— Они наблюдают за нами. Наверняка они уже страшно давно наблюдают за нами, — сдавленным голосом произнес я.
— Да, и вот доказательство, — орнитолог указал на гнездо, — что мы повлияли на их развитие.
— В конце концов, кто еще мог бы повлиять на них? — сказал профессор.
— Когда-нибудь и другие птицы начнут строить гнезда из жевательной резинки. И, к примеру, скворцы… — Слова давались мне с трудом. Невозможно было представить себе это.
— Почему именно скворцы? Им-то что нужно? — Голос Ваха звучал тише. — Ведь для них мы делаем скворечники.
— Деревянные скворечники, — сказал я. — Может быть, они не захотят жить в них. Сочтут их старомодными. Мы ведь тоже отказались от деревянных домов.
— Верно, так оно и будет, — тяжело вздохнул профессор, глядя на сад за домом Грубнера.
Мы стояли как громом пораженные. Рассеялись ли наши восторги, вызванные необыкновенным гнездом? Нет. Но потрясение завело нас в наших рассуждениях так далеко, что мы перестали быть только учеными.
— Н-да, когда-нибудь и скворцы станут лепить из жевательной резинки странные жилища, — прибавил профессор задумчиво.
— Я опасаюсь другого, — сказал орнитолог. — А вдруг до них дойдет, что жевательная резинка предназначена для жевания?
В недоумении мы уставились на него.
— Вы полагаете, это негигиенично? — неуверенно усмехнулся профессор. — Боитесь, что птицы начнут страдать человеческими заболеваниями, передающимися со слюной?
— Нет, — с грустью покачал головой орнитолог. — Просто тогда у них не будет времени, чтобы петь.
