Он подхватывает все последние требования. Он воспринимает все лозунги, все директивы и все пускает на замедление жизни, на торможение, на пакости, на трудности. Как клоун в цирке, он мечется среди раскладывающих ковер, мешает всем, толкает всех, но отличается от клоуна тем, что никого не смешит, а наводит на всех уныние, тоску и раздражение. Он "борется" со всеми, "блокируется" с одним против другого, но, в сущности, ему все равно, с кем "бороться".
Дорогой товарищ Капелов, склочника нам особенно придется изучать в Мастерской Человеков. Для того, чтобы его переделать, надо его знать. Основа склочничества - это учрежденческая недогрузка, это подмена подлинного дела заседательской суетней, чиновничьим бездельем, писанием идиотских бумажек и телефонной трепней (конечно, на фоне какой-нибудь недостачи, ибо где ее нет - там склочников меньше).
На улице я узнаю их безошибочно. Вот один садится в автомобиль. Он приятно улыбается, прощаясь. Это ласковый, улыбающийся склочник. У него приятная внешность. Он улыбается, преувеличенно радостно хохочет, всех "устраивает", всем обещает и всем за спиной портит, вредит, останавливает дело, искажает его, тормозит его. Вот другой, с вывороченными глазами, узкогрудый, осторожный, медлительный. Он сам никогда ничего не делает. Он только натравливает. Но как он умеет это делать! С невинным видом он "информирует". Какое у него умение правдоподобно оболгать все что угодно! В его отравленных устах любой факт мгновенно получает совершенно ииое, зловещее освещение.
Когда я вернусь в Мастерскую Человеков, мы обязательно разберем на самые мелкие части основные разновидности склочника и до конца разберемся в том, что их питает.
Теперь дальше. Улучшившиеся условия жизни реконструктивного периода создали своеобразный тип "милого" человека. Его тоже можно часто видеть на улицах Москвы. Он хорошо одет, благополучен, приветлив. Он очень хорошо выглядит на свежем фоне заново покрашенных домов и гладких мостовых. Однако вред от него весьма значителен. Он очень "милый" человек. Он готов никому ни в чем не мешать при одном только условии: лишь бы его не трогали. Он подает руку швейцару и трясет ее, как руку старого друга. Он приезжает на заседание подведомственного ему учреждения и по глазам местных работников узнает, какой вопрос надо положительно разрешить, какой отрицательно. Ему это глубоко безразлично. Способность возражать или отстаивать атрофирована в нем. Он мгновенно выясняет, кто сильнее и кого надо "поддержать". Чтобы застраховать себя, он принимает положительное предположение с рядом отрицательных поправок, а отрицательное предположение с рядом положительных поправок. Якорек заброшен на всякий случай, спасательный круг у него всегда под мышками и он всегда на поверхности воды. Схема разговоров с ним примитивна, как шекспировский разговорчик о дождике:
- Видите ли, товарищ Иванов, смета у нас восемьдесят тысяч, и мы настаиваем...
- Совершенно верно, восемьдесят тысяч. Да, да.
- ...Но мы настаиваем, чтобы довести ее до двадцати тысяч.
- Ну да, совершенно верно, до двадцати тысяч.
- Но рабочие настаивают, чтобы восемьдесят тысяч.
- Ну, конечно, я же говорил, что надо восемьдесят тысяч.
- ...Но в комитете согласны только на двадцать тысяч.
А иногда он просто говорит:
- Слушайте, товарищи, делайте что хотите, но чтобы было благополучно и тихо. Главное - тихо. Пожалуйста, только без историй.
Он испытывает томление, беспокойство, раздражение, когда нужно что-то решить. Он сыплет излюбленной фразой: "Не в этом дело, товарищи. Не в этом дело". Повторяет он сочно и убежденно: "Не в этом дело! Надо конкретизировать вопрос!- Уточнить надо!"
Теперь в советских учреждениях введено единоначалие. Тип "возглавляющего" бездельника, который не в состоянии "один" решить что бы то ни было, будет отброшен самой жизнью, но пока он все-таки еще существует, и нам надо будет подробно в нем разобраться, чтобы узнать его корни и, по возможности, подрезать их.
В прошлый раз я вам писал, еще о советском дураке. Повторяю: очень жаль, если письмо затерялось. Настоящим сообщаю вам, что советский дурак еще существует. На московских улицах можно еще видеть и пышного советского дурака и другие его разновидности. Дурь у советского дурака не скрыта. Она свисает с его носа, с его самодовольных губ и бровей. Она раскачивается в его глупом ритме рук и ног. Но все это если пристально вглядеться. Вообще же говоря, он горд. Можно считать незыблемым положение, что подлинному советскому человеку и подлинному коммунисту не свойственно чванство. По самой природе не свойственно. Но чванство дурака не знает пределов. Он говорит плоско, штампованными фразами, чрезмерно серединно и с большим трудом приближается к норме, но спесь его буквально неиссякаема. Творцы, герои, ударники, вожди, бригадиры, инициаторы, энтузиасты ходят озабоченные, - они часто седеют раньше времени от грандиозных задач, стоящих перед ними, и трудностей в их разрешении. А этот ходит по новеньким мостовым и сияет глупым носом на всю улицу. В учреждении он говорит людям: "Короче! Выражайтесь яснее". По улицам он ходит как хозяин жизни. Он расставляет в стороны короткие глупые ноги.
Не малое количество можно видеть подхалимов, но о них уже много писалось, и в Мастерской Человеков мы разбирались в них достаточно. Новее других является разновидность гордого подхалима, т. е. сохраняющего видимость независимости. Он выступает как будто против начальства, говорит решительным тоном, но с тем же гордым и неприступным видом он в конце речи делает неожиданный вольт и бурно повторяет в точности положение начальства.
Из мелких типов бросается в глаза стяжатель, неусыпный приобретатель, проникающий в "закрытые распределители", впивающийся во все витрины. Виртуозно добывающий бумажки и карточки, запасающийся бесконечным количеством ботинок и всего, что видит. в вечной боязни, что ему не хватит.
Несколько сократился шептун, распространитель слухов. По крайней мере, на улице реже встречается его испуганная рожа с круглыми глазами и губами, вытянутыми по направлению к ушам собеседника. За его счет развился анекдотист. Он хихикает на каждом перекрестке. Иногда бывает, что двое останавливаются и после краткого скомканного приветствия немедленно начинается: "Рабинович приходит к доктору"... Даже шоферы уже знают, что если на мостовой стоят двое и хохочут с визгом и скрипом, то надо браться за тормоза: никакие сигналы не помогут. Но это открытые, простодушные, примитивные анекдотисты. Есть более усложненный тип. Бывает, что проходят двое или трое, на вид очень серьезные, с портфелями, лица нахмуренные, сумрачные, головы наклонены одна к другой, а послушать, так то же самое: "Однажды приходит Рабинович"...
