Двое санитаров положили Николь на носилки и внесли в пустую комнату с одним пустым шкафом. Их шаги звучали гулко, как в колодце.
Доктор оказался молодым полным мужчиной с бородкой. После рентгена он долго не хотел отпускать Николь. Он прикладывал к ее телу холодные металлические циркули и линейки, просил ее пошевелиться, согнуть руку или ногу. Он был профессионально удивлен. Николь шевелилась, доказывая свои способности, и слегка улыбалась. Она снова становилась собой.
Доктор попытался объяснить, что именно случилось с позвоночником, но говорил слишком невнятно. Он проверил рефлексы. Николь свернула кисть руки в трубочку и коснулась носа.
- Вы не можете не играть? - несколько раздраженно спросил доктор.
- Нет, я артист, - ответила Николь.
- А вот об этом надо забыть, чем раньше, тем лучше.
Она промолчала.
- Придется, - сказал доктор, - еще вам придется носить корсет.
- Долго?
- Всю жизнь.
Николь сказала, что ей не нужна такая жизнь.
- Тогда вам придется всю жизнь лежать, - сказал доктор, - иногда можно осторожно вставать. Любой наклон может стать последним.
- И это все, что может сказать наука?
- Наука говорит, что вы должны были умереть три дня назад.
Доктор предложил остаться в больнице и подлечиться. Может быть, ему хотелось заработать, может быть, ему было скучно без больных. Николь отказалась.
Они вышли. Анри держал ее за руку. Солнце вырезало общий кусочек тени на светящейся траве. Легкомысленная собачонка затанцевала, вскидывая задние лапы. Николь медленно присела, не наклоняясь, как беременная, взяла щенка на руки. Зверюшка лизнула ее в щеку.
- Почему ты не захотела остаться в больнице? - спросил Анри, - ведь нам некуда спешить.
- У нас не так много денег. И мне не понравилось там.
Следующим утром фургон снова катился по степи. Несчастливый город остался в прошлом. Николь лежала на спине и перебирала сорок девять рисунков - сорок девять портретов себя самой.
- Мне не нравится число сорок девять, - сказала она.
- Почему? Это почти пятьдесят.
- Мне не нравится потому что - почти.
- Давай я нарисую тебя еще раз.
- Это будет неправда.
- Тогда что же ты хочешь?
- Я ничего не хочу, - ответила Николь, - зачем ты меня рисовал?
Анри перестал ее понимать. Иногда бывали такие минуты, когда Николь начинала говорить непонятно, как сама с собой. Он привык пережидать такие минуты. Он молчал.
- Нет, я не могу, - сказала Николь.
- Мы сможем, потому что мы вместе. Я буду зарабатывать деньги для нас обоих.
Она чуть улыбнулась его мужской прямолинейности.
- Я сказал что-то не так?
- Конечно.
- Ты всегда была артисткой и теперь не сможешь не выступать, да? предположил Анри. - Но ты же талантлива, ты придумаешь что-нибудь новое.
- Нет.
- Я опять сказал что-то не так?
- Конечно. Я не смогу не выступать, - Николь перевернулась и села спиной к нему, - я не смогу не выступать из-за твоих рисунков. Они слишком похожи.
- Я тебя не понимаю.
- Конечно не понимаешь. Вот сорок девять Я, совершенных, и вот одна я, рядом, пятидесятая, которая ни к чему не способна. Зачем ты меня рисовал? Они жи навсегда останутся со мной.
Анри задумался.
- Давай подарим рисунки первому встречному, - предложил он.
- Они не нужны первому встречному.
- Тогда давай их выбросим.
- Я не хочу гнить под дождем в этой степи.
- Тогда я их сожгу, хочешь? Прямо сейчас.
- Нет!
- Нет?
- Я не смогу видеть, как ты меня убиваешь.
- Тогда что же?
- Я сожгу их сама.
- Сейчас?
- Нет... - Николь говорила, думая и растягивая слова, - нет... мы сделаем так: каждый вечер мы будем разводить костер и бросать в огонь по одному рисунку. Их будет становиться все меньше, но постепенно. Через сорок девять дней я обо всем забуду.
- Ты обещаешь забыть?
- Я обещаю. Скажи, а это правда, что я была самой лучшей? И никто никогда не сможет меня повторить?
- Правда.
- Значит никто и никогда не сможет нарисовать это. Никто и никогда.
Они продолжали путешествовать. Лето заканчивалось. Сначала придорожные одуванчики стали белыми, потом снова желтыми и снова белыми. Поля пожелтели и заколосились. Потом поля стали черными. Стала засыхать трава. По утрам становилось холодно и тихо и было слышно, как падает каждый лист в близком лесу. Леса понемногу становились прозрачными. Ночи тоже становились прозрачными и печальными, будто последний звук лопнувшей струны. Если не было дождя, то они разводили костер вечерами. Огонь был виден издалека, но никто и никогда не подходил к их огню.
Каждый вечер Николь бросала в огонь один из рисунков, сначала долго выбирая. Когда рисунок сгорал, она перебирала оставшиеся. Рисунков оставалось совсем мало.
Теперь зарабатывать мог только Анри. Денег на еду хватало, но они перестали мечтать. Они уже не мечтали о собственном домике с маленьким садом, об уютных комнатах, полных детских голосов. О собственной маленькой труппе они тоже перестали мечтать.
Николь бросала в огонь рисунок и называла число. Она считала оставшиеся. Иногда она вспоминала свои номера вслух, прежде чем сжечь их и забыть. Настала ночь, когда она сказала "сорок восемь".
- Сорок восемь.
Анри посмотрел на ее лицо. Николь была спокойна. В ее голосе не было грусти. Наверное огонь помогает забывать.
- Почему ты сказала "сорок восемь"? - спросил Анри. - Ты же всегда считала оставшиеся?
- Правда? Теперь это не важно. Остался всего один, если тебе так больше нравится.
- Мне кажется, ты почти забыла, - сказал Анри, - а завтра мы сожжем последний и ты совсем забудешь. Да?
- Да. Я действительно забыла о том, - она жевала сухую травинку, разглядывая последний рисунок, - как давно все это было. Вот, помнишь, это произошло как раз в тот вечер. Я слишком перегнулась назад. Я сама была виновата. Я же пробовала целую неделю и у меня не получалось. Ты же знаешь, у меня всегда лучше получается на людях. То есть получалось, извини.
- Ты не виновата, это был случай.
- Конечно, случай, - сказала она. - Но иногда так бывает, что случай против тебя. Тогда у меня не получалось, тогда я не размялась перед выстплением потому что небо было слишком красивым, тогда я черезчур старалась потому что мне хотелось поскорее достать до пятидесяти.
Он обнял ее за спину. Ее спина была невероятно узкой; каждая косточка будто просвечивала сквозь тонкую кожу.
- Тебе не холодно?
- Нет.
- Ты всегда любила говорить "нет".
Они помолчали.
- Когда мы приедем в город? - спросила Николь.
- Завтра.
- Завтра. Тогда давай сожжем и этот рисунок тоже.
- Зачем? Мы же договорились по одному.
