Кроуфорд высок и черноволос. Среди американцев такие, правда, часто попадаются. И пробор на голове, и костюм, и туфли у него американские. Он курит сигареты «Кэмел» и пьет перед обедом апельсиновый сок.
Но медлительность! Бог ты мой, что за унылая медлительность! Когда в течение получасовой беседы Кроуфорд произнес только три фразы, Второв недоумевал. Какой, однако, выдержанный иностранец! На банкете, длившемся около трех часов, Кроуфорд разразился речью из двадцати пяти слов, причем пять-шесть из них были артикли. Затем он замолк и не проронил ни звука в ближайшие двое суток. Вот тогда Второв испугался. Кроуфорд словно жил в замедленном темпе. Задав этому человеку вопрос, Второв мог спокойно курить, разговаривать с сотрудниками, обедать. Возвратись, он заставал Кроуфорда в том же положении. Тот, казалось, уже начал размышлять над вопросом. Но ответ поступал только на следующее утро. Примерно так же Кроуфорд относился ко всему миру. Вернее сказать, он не относился к нему никак. Не реагировал, и все.
Кроуфорд больше всего любил безглагольные неопределенные предложения, которые в его произношении на русском языке не имели вопросительной интонации. Непонятно было, спрашивает он или подытоживает и обобщает предыдущую мысль собеседника.
Второв подозревал, что предки Кроуфорда родом из Финляндии. Он так прямо и спросил американца, но услышать ответ ему не довелось. Не хватало терпения.
И все же Второв отчетливо видел, как американец постепенно узнает все, что ему нужно. Он узнавал все, что ему было нужно, с помощью молчания. Второв уже побаивался, не сказал ли он чего-нибудь лишнего. Но и молчать, подобно Кроуфорду, целыми часами он не мог. Приходилось что-то говорить. И в этом «что-то» обязательно содержались слова, касающиеся работы, потому что Второв жил своей работой, пожалуй только работой. Поговаривали, что от него ушла жена, дочь какого-то отставного начальника. Так ли это, никто не знал. Второв был не из болтливых. Но сама возможность такого происшествия ни у кого не вызывала удивления. Второв дневал и ночевал в лаборатории. Какая жена это будет терпеть? Дура? Подвижница? Вероятность и того и другого примерно одинакова и не очень высока. Оставалось предположить, что жене Второва просто не было до него ни малейшего дела. А такие в один прекрасный день уходят. Или от них уходят. Вот почему некоторые говорили, что Второв сам ушел от жены. Недаром же он снимал какое-то время комнату где-то в Марьиной роще, пока не въехал в кооперативную квартиру.
Кроуфорд тоже обладал даром целиком отдаваться делу. И это, естественно, сблизило его с Второвым. Разговаривали они мало и симпатизировали друг другу поэтому молча.
…Конец рабочего дня. Весенний вечер. Второв с Кроуфордом находятся в лабораторном полуподвальном помещении. Пахнет аммиаком и еще чем-то неприятным. Сотрудники давно покинули эту комнату. Они не любят ее за сырость. Кроуфорд сидит на стуле, вытянув ноги, и смотрит в потолок. Перед ним лежит научный отчет, которым Второв надеется насытить на некоторое время безмолвное любопытство молодого доктора из Колумбийского университета. Кроуфорд говорит по-русски неважно, а читает медленно, а Второв не без основания полагает, что отчета ему хватит как раз до отъезда. Но Кроуфорд не торопится взять в руки еще пахнущий клеем после переплетной отчет. По своему обыкновению, о чем-то размышляет, сосредоточенно уставившись в потолок. Второв возится у термостата. Он использует каждую передышку для того, чтобы подвинуть дело жизни хоть на дюйм вперед.
— Эволюция и стенды, — изрекает Кроуфорд.
— Правильно, Джон, это вы в точку попали, — пыхтит Второв у термостата, — именно так. Но сначала нужно досконально изучить отдельные механизмы, а затем выносить их на стенды. Этот процесс переноса не прост. Системы дыхания и кровообращения и их механизмы известны. Но на создание соответствующих стендов понадобилось десять лет. Стенд искусственных почек разработан в совершенстве только благодаря новым материалам, а не потому, что до конца известен физико-химический механизм выделения вредных веществ из организма. Что же касается нервной системы…
Внезапно Кроуфорд делает характерное движение носом.
— Это есть спирт, — взволнованно объявляет он.
— Да, я протираю… а что? Хотите выпить?
Кроуфорд радостно улыбается и кивает головой. Ай да колумбиец!
Все оказывается очень просто. В подпитии Кроуфорд словоохотлив, как сорока. В компании симпатичного "мистера Фтороф" Кроуфорд воздает должное своему любимому напитку, спиритус вини ректификати, наливаемому из милой сердцу шотовской колбы в такой знакомый тонкий химический стакан. Если допустима такая классификация, то Кроуфорд выдерживал обычно лабораторно-химический стиль пьянства. В качестве сопровождающих аксессуаров ему требовался запах горячей газовой горелки, собеседник в белом халате и химическая посуда. Это осталось в нем со студенческих времен, о чем он доверительно сообщил Второву:
— Славное время. Большой подъем чувств. Гигантская игра фантазии. Каждый студент — супермен.
— Да, молодость. Но она проходит. Человек взрослеет, появляются другие интересы, — соглашается Второв.
Кроуфорд качает головой:
— Не так просто. Главный интерес остается. Центральный вопрос жизни.
— Какой такой центральный вопрос? — настораживается Второв.
— Вопрос человека. Его чувства, дела, — неопределенно отзывается Джон Кроуфорд.
Второв приглядывается к Кроуфорду. Что он хочет сказать, этот странный американец? Он будто волнуется, меланхолию и сонливость словно рукой сняло. Он возбужден, но возбуждение его не выплескивается наружу, а потаенно и глухо перекатывается где-то в душе. Вот только в глазах будто что-то промелькнет и снова исчезнет. Нет, все-таки странный человек мистер Джон Кроуфорд.
— У вас начало большой работы, — говорит Кроуфорд, — мне она нравится. Эволюция в экспериментальном плане — хорошая выдумка. Эволюция на стендах — замечательная мысль. Тут большой размах. Выпьем за здоровье вашего шефа, за безбожника Падре!
Он улыбается и поднимает стакан. Второв чокается и с досадой думает, когда же гость успел узнать прозвище шефа. Это неприятно…
…Но американец через несколько дней уехал, и Второв вскоре забыл о нем.
Он забыл и о нем, и о многом другом. Он забыл обо всем на свете, потому что работа ладилась, лаборатория была "на гребне", а Падре, так тот просто парил под облаками.
Началось это давно, но только теперь пришла заслуженная награда. В свое время, занимаясь изучением биохимических механизмов, шеф выдвинул лозунг: "Пора остановиться!" Это заявление вызвало удивление и возмущение. Коллеги и соисполнители из соседних институтов были неприятно поражены. Как так остановиться?! И где именно? Что все это значит?
