Ну и я тоже высказался. Впрочем, вы знаете, я и раньше не молчал, упорно завоевывал репутацию смутьяна.
А когда пришел великий день мятежа, все готовились с утра. Кто набрасывал план выступления, "кто кивер чистил...". Начинать поручили Илье Спиридонычу - все-таки зам и доктор наук.
В два пришел Сам. Походил, походил по лабораториям, потом вдруг говорит:
- Слышал я, что тут некоторые интересуются, для кого им систематику делать.
И глазом в мою сторону косит.
"Кто же ему успел доложить?" - думаю. И помимо воли заползает в душу восхищение Вольдемарычем. Ведь не ожидал наших выступлений - сам пошел в атаку. Впрочем, это старый испытанный прием.
- Чтобы избежать кривотолков, - говорит Вольдемарыч, - я сразу скажу вам: систематику будете делать для Нифонтова, заместителя начальника Управления. Дело, конечно, не в том, что именно Нифонтов поставляет нам прибыльные заказы, связанные с премиями для всего отдела...
"Дело, конечно, именно в этом", - думаю я.
- Нифонтов возглавляет комплексные исследования о влиянии атмосферных условий на здоровье человека, в частности - на его психику, - вещает Вольдемарыч. - Нифонтов по образованию психолог, и в метеорологии, естественно, не силен. Вот мы и поможем ему для общего блага. Надеюсь, мне не нужно вам напоминать, что исследования на стыках наук являются самыми перспективными и что в ходе их специалисты одной области всегда прибегают к помощи специалистов смежных областей. А исследования, возглавляемые Нифонтовым, необходимы для развития медицины, для излечения тысяч и тысяч больных. Поэтому и взвалил на себя Нифонтов столь тяжкую ношу...
А я думаю: "Если Нифонтов хочет облагодетельствовать страждущее человечество, то почему бы ему не сделать это за свой счет, за счет своего времени и своих усилий? Но и Вольдемарычу надо отдать должное: ишь какое современное прикрытие придумал - исследования на стыках наук..."
- Кстати, - как бы вскользь говорит Вольдемарыч, - чтобы возместить вам дополнительные затраты времени, Управление выделило нам премию за последнюю совместную работу. Так что сэнэсы получат дополнительно по окладу, мэнэсы - по половине оклада...
Наступило общее оживление. Смотрю на часы: уже три, а никто - ни гугу. Три тридцать... Четыре... Через полчаса Сам уйдет в Президиум...
И тут я не выдержал. Это все, говорю, хорошо, замечательно. Исследования на стыках наук, помощь медицине... Но прошу ответить на один немаловажный вопрос: материалы эти и результаты комплексных исследований Нифонтов использует для своей диссертации?
- Какое это имеет значение? - рявкнул Сам.
- А такое, - отвечаю, - что если материалы нужны для диссертации, то систематику вам придется поручить другому отделу.
Сам прикнопил меня своими лютыми глазками к стенке.
- Это вы от имени отдела выступаете? - спрашивает. - Вас уполномочили? - И зырк на Танечку-Манечку-Любочку.
А они, будто в цирке на опытах Кио: только что были - и враз исчезли, растаяли, даже дымка не осталось. Спрятались за новый осциллограф.
Сам метнул косой взгляд на мужеподобную красотку (он на нее никогда прямо не смотрит, сплетен боится). Спрашивает:
- Борис Петрович говорит и от вашего имени, Надежда Кимовна?
Она кокетливо передернула своими могучими плечиками и, в свою очередь, косит на Илью Спиридоныча. Сам - к нему:
- Вы его уполномачивали?
А Сам уже багровеет. Так и кажется, что, будь у него львиный хвост, тотчас бы по бокам себя захлестал.
Илья Спиридоныч невозмутимо очки на носу поправил и очень ровным - под линеечку - голосом:
- Разве у меня своего языка не имеется?
И тогда вступает мужеподобная красотка:
- Да что вы, Александр Вольдемарович, Бориса Петровича не знаете? Ему лишь бы воду замутить. Без скандала жить не может.
И тут слышится хихиканье. Это Танечка-Манечка-Любочка за осциллографом тихонько радуются жизни.
- Так вы, оказывается, еще ко всему и самозванец, Борис Петрович? - уже остывая, довольно рокочет Сам.
- Оказывается, так, - отвечаю. - Но все равно на чужого дядю работать не стану.
- Так ведь никто вас здесь в отделе и не держит, - говорит Сам.
Тон его спокойно-рассудительный задел меня больше, чем слова. Глядя в его широкую переносицу, я отчеканил:
- По "собственному желанию" не уйду.
Я попал в цель, потому что в его маленьких глазках вспыхнула ярость. Изо всех сил сдерживая ее, он проговорил:
- А мы вас "по собственному" и не отпустим. Вот завтра на собрании всем товарищам объясните, тогда и решим, _как_ вас отпускать.
Его массивная голова, будто башня танка, слегка повернулась на жирной бычьей шее. Он спросил:
- Надежда Кимовна, как полагаете, нужно собрание?
- Да он наверняка уже сам все понял, без собрания, - говорит мужеподобная.
Думаете, это в ней совесть встрепенулась? Как бы не так. Просто на собрании задерживаться неохота - свидание с кем-нибудь назначила.
Сам прошествовал к выходу, и после его ухода все старательно делали вид, будто ничего и не случилось. Но я сорвал их игру.
- Значит, так получаются самозванцы? - спрашиваю громко. - Может, Лже-Дмитрий так получился?
Молчат.
Тогда я подхожу к Илье Спиридонычу.
- А как же быть с личным примером, с воспитанием молодежи, о котором вы любите говорить? - и на Танечку-Манечку-Любочку показываю.
Думаете, он смутился? Ничуть не бывало.
- Вы, - говорит, - Борис Петрович, об НВ забыли.
НВ - это у нас свой, отдельский термин, означает - не выставляться.
Тут и остальные загалдели. Дескать, нам же разъяснили, что все это на пользу науке. И только Надежда Кимовна с откровенным злорадством на меня посмотрела и высказалась:
- Давно вам твержу, Борис Петрович, дурно вы воспитаны, вкуса у вас нет. Отсюда и все ваши беды, страдалец.
Это она никак не простит мне один давний разговор. Тогда я на ее вопрос откровенно сказал, что женщины с такой внешностью, как у нее, мне не нравятся. И кто меня за язык тянул?
А Танечка-Манечка-Любочка будто в мысли мои заглянули:
- Молчали бы вы, Борис Петрович, и все было бы в порядке.
В общем, виноватым оказался я.
Даже друг мой, Виктор Воденков, когда я ему обо всем рассказал, посмеялся надо мной: "А ты что, младенец? Людей не знаешь? В двадцать четыре года кандидатом стал, да еще и выставляешься. Утверждают, будто талантлив ты. А это вина перед ближними немалая".
Муторно мне. Тошно ходить на службу. Смотреть на сослуживцев не могу. Видимо, все еще реакция продолжается. Придется ждать, пока пройдет... А возможно, дело не только в том, что случилось на службе. Устал я сильно в последнее время, перегрузился: диссертация, курсы, в нескольких комиссиях заседать заставили. Ничего, лето придет - отдохну.