— Я…
— Я!..
— Я!..
— Дай сюда! — буркнула старуха. Она закинула сумку с «товаром» на спину, выхватила из скелетовых рук чемодан и зашаркала по снегу вдоль людского потока. Тело шаталось из стороны в сторону, как маятник; было одновременно жарко и холодно, и до дома, казалось, дальше, чем до неба. Сзади смущенно шагал скелет — как побитый виноватый дог.
Старуха свернула с Мельникова на Белорусскую, дворами добираясь до знакомого парадного. Она надеялась, что скелет отвяжется: уже поняла, что он далеко не Смерть. Скелет не отвязывался.
Вьюжило, редкие фонари мерцали, как глаза бродячих собак. Где-то вдалеке зазвенело стекло, тонкий голос испуганно выругался. Лязгнули двери троллейбуса. Ночные звуки разносились по пустынной улице и темным дворам, гулко отзывались в висках.
— Может, помочь? — несмело спросил скелет. — Тебе ведь тяжело. И больно.
«Украдет», — подумала старуха. Потом засмеялась над собственными глупыми мыслями: на кой костяку «товар»? что он с ним будет делать?
И все равно сунула в тонкую белесую кисть не сумку, а чемодан. Во-первых, там только мятые коробки, от которых мало проку, а во-вторых, чемодан тяжелее. Хотя, конечно, если упрет, чемодана будет жалко. Хороший чемодан, небольшой, удобный.
— Неси.
Скелет неловко взялся за кожаную поистершуюся ручку и зашагал, накренясь на правый бок. Она приостановилась, пропустила «помощника» вперед:
— Давай-давай, иди.
Пошли рядом.
Несколько раз — видимо, с непривычки — «костяк» оскальзывался, но удерживал равновесие и… чемодан. Поначалу старуха нервничала, потом перестала и только свирепо косилась на него из-под платка: экий неуклюжий.
Так и не заметила, как дошли до парадного. Скелет уже пообвыкся со своей ношей, он хотел идти дальше, но старуха остановила «костяк». По опыту знала, что перед «восхождением» нужно постоять, отдышаться, набраться сил. Пять этажей — это не пятьдесят, но ей хватит и пяти этажей, чтобы загнуться ко всем чертям собачьим. Костяку хорошо, ему терять нечего. Ему и задыхаться нечем. И чемодан нести, если уж на то пошло…
— Ты кто? — прохрипела она. Лучше пускай говорит, чем просто глазеет.
— Не знаю, — виновато ответил скелет. Пошевелил лопатками, переступил с ноги на ногу.
— А взялся откуда?
— А откуда все берутся? — растерянно спросил он. — И… я, наверное… оттуда.
Старуха рассердилась:
— Ну да, конечно! И какая ж дура тебя родила?
Он снова дернул лопатками:
— А тебя?
— У-у! — прошипела старуха. — Ты что же, думаешь, если чемодан принес, будешь меня здесь лаять? Да ты…
— Я тебя обидел? — растерялся скелет. — Извини, пожалуйста. Просто… Я в самом деле не знаю, кто такой и откуда «взялся». Я просто… я шел и увидел тебя. Тебе было больно.
— И что же? — хмыкнула старуха.
— Ну… я не мог пройти мимо. Тебе ведь было больно, — повторил он, словно это все объясняло.
— Значит, шел, — уточнила старуха. — А что же было до того, как ты увидел меня, а?
— Шел.
— А до того, как ты шел?! — она сорвалась на крик от его непроходимой тупости — и от собственного страха перед этим неведомым существом, которое сейчас держало ее чемодан.
— Не знаю. Сколько себя помню, всегда шел.
— Так не бывает, — убежденно сказала старуха.
Он развел руками, и чемодан аистиным крылом дернулся в стылом воздухе.
— Пойдем, — велела она.
Впереди было целых пять этажей.
Ключ скользнул в замок и сухо повернулся там, дверь открылась.
Запах табака, вчерашнего вермишелевого супа и мертвых газет.
Вошли.
Старуха захлопнула дверь и постояла немного, убеждая себя в том, что спина почти не болит. Наклонилась, расстегнула молнию на левом сапоге, стала стаскивать. До половины стянула — потом снова выпрямилась и замерла. Отдыхала.
Скелет встал у двери на кухню и глазел, не выпуская из кисти чемодана.
— Поставь! — велела старуха.
Он осторожно опустил чемодан на линолеум. Крышка распахнулась, вывалились мятые пачки. Потекла грязная талая вода.
— …ть! — выругалась она.
«Придется убирать».
Давил неснятый сапог.
Она уперлась носком правой ноги в пятку левой, птицей раскинула руки, прижала ладони к стенам — надавила.
Слез.
Скелет глазел.
— Уйди! — крикнула она злобно. Не было никаких сил выдерживать это глазение.
Потоптался, но так как входную дверь старуха закрывала собой, шагнул на кухню и остался там.
«Жалостник, так его!»
Наклонилась.
Расстегнула.
Немного отдышалась.
Спихнула второй сапог и надела тапочки. Замерла, потому что боль перешла все мыслимые пределы — можно было только недвижно стоять и кусать тресканные губы.
Мерно тикали в комнате часы. Потом пробило девять, и в окошечке задергалась кукушка.
Скелет вздрогнул, осторожно выглянул из кухни:
— Что это?
Старуха махнула рукой:
— Часы.
Ее боль не прошла, но отступила — даже боль иногда устает.
Старуха зашаркала на кухню, зацепила ногой цигарковиЁ коробки. Скелет отодвинулся, пропуская ее.
В кухне было все как всегда. Чернели беззанавесочные окна, за ними торчал тупым карандашом мертвый фонарь. В доме напротив двигались нечеткие цветные силуэты — как будто там другая страна, страна из далекого будущего. Внизу, во тьме, шевельнулся дворовый приблудный пес.
Вздохнула. Пошла ставить чайник.
Скелет отошел от плиты, чтобы не мешать старухе. На плите стояла маленькая кастрюлька с вермишелевым супом, рядом — сковородка, ручка которой была наполовину обломана, чайник. Она взяла чайник, чувствуя, как плескается в нем утренняя вода, прошаркала к умывальнику и отвернула кран. Привычно выждала некоторое время, чтобы стекла ржа, подставила под струю посудину.
Скелет глазел.
Старуха лязгнула чайником о плиту, подожгла огонь под ним и кастрюлькой.
Настырно кололо в боку — она решила хотя бы посидеть перед тем, как заняться уборкой.
Тяжело скрипнул под ней табурет, почти такой же старый, как она сама.
— Чего пялишься, садись, — сказала старуха.
Скелет дернул лопатками:
— Спасибо. Я не хочу.
— Не устал, значит, — пробормотала старуха.
— Что?
— Глухих везли, тебя забыли, — огрызнулась она.
А потом без перехода спросила:
— Чего ж тебя, кроме как я, нихто не видить?
«Костяк» подвигал нижней челюстью.
— Не знаю, — сказал он. — Как интересно.
— «Как интересно»! — передразнила его старуха. — Ну и шо ж ты дальше будешь делать?
