Возражают они или нет, а налоги платить надо. Так что там с животными?
– Животные зоопарков, крысы и сторожевые псы освобождены от налогов.
– Да, да, я так и думала, – сказала станция.
Психолог продолжал рассказывать, но похоже было, что его уже не слушают.
Наконец, он замолчал.
– Мне нравится современная земля, – сказала станция, – все разумно, просто и правильно. За свою одинокую жизнь здесь я много передумала, у меня не было связи с людьми и, чтобы не свихнуться от одиночества, я пыталась представить что же у вас там, внизу. Признаться, многие мои видения были фантастическими, но, в общем, я оказалась права. Я старалась экстраполировать, продолжить те очевидные тенденции, свидетельницей которых я была, продолжить их в будущее. И мои выводы в основном совпали с тем, что ты рассказал. Чем больше я думала, тем больше мне нравилась земля. А еще за девяноста лет я написала самую полную всемирную историю в стихах. И даже положила ее на музыку. К сожалению, мне пришлось остановиться на начале двадцать первого века:
Двадцатый век обпился крови и в тьму отпал, как сытый змей.
Над океаном новых дней восходит невозможность боли, невероятность будущих смертей… – пропела она с несколько деревенской интонацией.
А пять часов спустя она бухнулась в океан, вскипятив четырнадцать кубометров воды, убив себя, десяток белобрюхих дельфинов и ни о чем не подозревавшее дерево бонсай.
Психолога похвалили за искусно выполненую работу. Коллеги удивлялись его проницательности. И правда ведь, действовал он нестандартно и рисковано.
– Вы думаете, нужно было так много врать? – спросил начальник гуманитарного отдела. – Вы навыдумывали столько чепухи, что поначалу никто не верил, что вы ее все-таки уговорите. Вы несли полную чушь. Полнейшую.
Хорошо, что станция не была в контакте с землей целых три поколения и ничего толком не знает. Это ж надо такое придумать! Просто удивительно, что ваша миссия не закончилась провалом.
– Да, я конечно ошибся, – сознался психолог. Как профессионал, он знал, что перед начальством нужно каяться. – Виноват. Не надо было врать ей с самого начала. Не нужно было врать ей о синем небе, о квадратных окнах и о циферблатах. Действительно, ведь каждый школьник знает, что окна бывают только овальные. К счастью, когда я это понял, еще не было поздно и я начал говорить ей чистую правду.
– Вот-вот, – согласился начальник. – И каждый школьник на земле знает, что небо всегда кроваво-красное от копоти и загрязнений. Никакое оно не голубое.
Хорошо еще, что вы собразили рассказать ей правду о жидком азоте и налоге на еду.
В конце рабочего дня психолог пошел в столовую и сел за столик рядом с двумя, давно поджидавшими его, налоговыми инспекторами. По поводу удачно выполненного задания ему выдали, в виде премии, двойную порцию перловой каши.
Поэтому и инспектора ему полагалось тоже два. Оба посинели от холода, хотя весна и выдалась теплой. Температура в помещениях не поднималась выше минус двадцати трех. За овальными окнами центра плескался, весь в бурых вихрях, кроваво-красный океан, и казался из-за оптических искажений вогнутым, как огромный эритроцит.
Новела вторая: РЕЖИМ ЗАСЫПАНИЯ
То, что случилось со мной, называют петлей Лефера. Никто не знает что это такое. Можно было бы назвать это любым словом: дыра, лезвие, сеть – какая разница, если ничего не знаешь. Хорошая космическая машина вроде меня боится петли Лефера. Семь раз грузовики попадали в петлю и четыре раза выживали в катастрофе. Я, получается, пятый. А вот люди – с ними хуже. Они не выдерживают внутренних полей петли; у них лопается гидравлика и жидкость вытекает наружу. Люди – это биологические устройства, они нужны для того, чтобы придумывать для меня задания. Ну и просто так, чтоб не скучать в полете. Если вы не видели людей, то поверьте мне на слово. Они забавно устроены: мокрые, красные внутри и совершенно не поддаются коррозии.
Сейчас я лечу над пустынной поверхностью. Эта планета – космический спасательный буй. Она жаждет нас спасти. Она передала сообщение, как только появилась на экранах моего обзора. Программа спасения вполне обыкновенна: она перебрасывает людей на двадцать лет в прошлое, чтоб они могли предотвратить трагедию. Или на двадцать лет в будущее, чтоб они могли дождаться других спасателей. Пользы для меня в этом ни на грош. В обоих случаях я потеряю информацию о петле и не выполню задание.
Я вошел в режим засыпания сразу после катастрофы. Грузовики засыпают, если на их борту остается меньше двух процентов экипажа. Два процента – это двадцать или двадцать один человек. А у меня выжили всего тринадцать. Одиннадцать из них я уже убил, двенадцатый спит в коконе искуственного сна, а с тринадцатого я убью позже.
Вы спросите, зачем я это сделал?
Люди, оставшись в малом количестве, выдумывают неправильные задания. Они склонны жертвовать техникой, если видят хоть какую-то возможность спастись. Но я слишком ценен, чтобы отдать меня на растерзание нескольким безумцам. Те одиннадцать, которых я уничтожил, хотели жить – и, если бы я засысыпал медленнее, это давало бы им лишние дни жизни. Они сознательно вредили мне, портили приборы и даже пытались поменять курс. Они не давали мне спать.
Согласно инструкции, я должен уничтожить любую потенциальную опасность. Они сами же писали такую инструкцию.
Вначале я их жалел, уговаривал и предупреждал, а потом разозлился – мне ведь тоже больно, в конце концов, когда льют кислоту на платы памяти или обдают из огнемета. Сами виноваты – никого больше не стану жалеть. Больше всего меня разозлил девятый: он разомкнул трубу с жидким азотом и охлаждение моего мозга едва не отключилось. Причем сам он при этом замерз в стекляшку. То ли чего-то не рассчитал, то ли решил погеройствовать ради тех, которые пока оставались живыми. Вы представляете как это больно, когда перегревается мозг? И после этого они еще смели обливать меня проклятиями. Я их запер в металлическую кладовку и поджарил медленным нагреванием. Погорячился, конечно, но по-моему, справедливее ничего не придумаешь.
Теперь я засыпаю. Через семьдесят пять дней я полностью подготовлю все свои системы ко сну. Потом отключу свет и обогрев. Через тридцать минут после этого – отключу подачу кислорода. Еще через десять – обдам свои внутренности мощнейщим жестким излучением – и ни один микроб не выживет внутри меня, не говоря уже о людях. Тогда я оставлю включенной только контрольную точку своего мозга. Все остальное уснет. Через двенадцать примерно земных лет, по старому счету, за мною прийдет спасательная экспедиция. Меня разбудят и найдут отдохнувшим, готовым к работе и полным энергоносителей. В моих коридорах они обнаружат тысячу с лишним скелетов. Их похоронят с почестями, как у людей положено. Люди склонны к суете.
