- Эффект был стойкий? - спросил Дессауэр.
- Нет, действие версамина длилось недолго - всего несколько дней.
- Жаль,- вырвалось у Дессауэра.
Он внимательно слушал рассказчика, но одновременно не мог оторвать взгляда от мутных, залитых дождем стекол и хоть на миг избавиться от печальных мыслей. Его родной город почти не пострадал от бомбежек, но что-то надломилось в нем. Город напоминал айсберг, который подтачивают теплые подводные течения: люди лихорадочно рвались вкусить все радости жизни - шумной, но не веселой, развратной, но бесчувственной. Жизни, лишенной цели, но полной какой-то душевной инерции, равнодушия. Город стал столицей невроза, каким-то Содомом, и странная история, которую рассказал Дубовски, была здесь вполне логичной.
- Жаль? - повторил Дубовски.- Вы еще не знаете конца. Б/41 - это вещество со слабым и непрочным действием. Клебер сразу понял, что если произвести некоторые, довольно несложные изменения в структуре, то можно добиться куда большего эффекта. Примерно то же случилось с атомной бомбой, сброшенной на Хиросиму, и со следующими, много более мощными. Клебер надеялся избавить человечество от страданий. Ученые, открывшие атомные строения, рассчитывали подарить человечеству дешевую энергию, причем бесплатно. Они словно не ведали, что ничто не дается бесплатно! За все надо платить и даже расплачиваться...
Я работал с Клебером, он перепоручил мне опыты на животных, а сам занялся только синтезом. К зиме ему удалось получить соединение No 160 - много более активное, чем версамин. Он отдал мне его для испытаний. Дозы я давал небольшие; Реакция животных была неодинаковой: в поведении одних наблюдались лишь незначительные отклонения, которые исчезали буквально через два-Три дня. Но у других происходило, как бы это поточнее выразиться... полное извращение поведения: приятные и неприятные ощущения окончательно менялись местами. Все эти животные вскоре погибли. Никогда не забуду одну немецкую овчарку. Я любой ценой старался не дать ей погибнуть, а у нее было словно одно желание смерть. Она с дикой яростью кусала то лапы, то хвост, а когда ей надели намордник, стала грызть свой язык. Пришлось залепить ей рот сырой резиной, а кормить искусственно. Тогда она начала бегать по клетке и что есть силы биться о прутья. Вначале она билась о прутья головой и боком, потом обнаружила, что приятнее всего биться носом. При этом она повизгивала от удовольствия. Мы связали ей лапы и она целыми днями и ночами - на нее напала бессонница - мирно лежала в углу и радостно виляла хвостом. Ей был дан всего дециграмм версамина, но она уже не выздоровела. Клебер испытал на ней с десяток антиботов, которые, по его убеждению, нейтрализовали действие версамина, но это не помогло.
Дубовски умолк, затем негромко продолжал:
- Особенно я привязался к одному псу, дворняге. Ему мы тоже ввели дециграмм версамина, но не сразу, а дробно - маленькими дозами в течение месяца. Пес вел себя спокойно, и я ему даже давал свободно гулять по саду. Он прожил больше, чем немецкая овчарка, но в нем, бедняге, не осталось ничего от настоящей собаки. К мясу он даже не притрагивался. Рыл ногтями землю и глотал камешки. Особенно охотно он жрал овощной салат, сено, солому, газетную бумагу. Своих сородичей-самок он боялся, и ухаживал за курицами и кошками. Одной из кошек это совсем не понравилось, и она вцепилась в бедную дворнягу. А мой пес лежал на спине и радостно вилял хвостом. Не подоспей я, рассвирепевшая кошка выцарапала бы ему глаза. Чем жарче становилось, тем труднее было заставить его пить. При мне он делал вид, будто пьет, но я-то видел, что вода ему противна. Однажды он пробрался в лабораторию и там вылакал целую миску изотопного раствора. Он выл на солнце и лаял на луну. Словом, он превратился в своего антипода, в антисобаку. Заметьте, этот пес не стал таким бешеным, как овчарка. Знаете, он будто сознавал, прямо, как человек, понимал, что когда испытываешь жажду, нужно пить, и что собака должна есть мясо, а не сено. Но сдвиг, патология была уже слишком сильной, необратимой. Когда я стоял рядом, пес пытался все делать, как и полагается нормальной собаке. Он тоже погиб. Его неудержимо влекли к себе грохочущие трамваи. И вот однажды, когда я вывел его погулять, он порвал поводок, вырвался и, низко наклонив голову, ринулся к рельсам. Так он и погиб под колесами трамвая. А за несколько дней до этого я застал его, когда он лизал горячую печку. Завидев меня, пес весь сжался и поджал хвост. Он словно ждал, что я его накажу.
Дубовски умолк. Потом сказал задумчиво:
- По-моему, все это должно было остановить любого здравомыслящего человека...
- Клебер, насколько я знаю, был человеком достаточно здравомыслящим,заметил Дессауэр.
- Он был фанатик... Но, кажется, мы отвлеклись... С морскими свинками и крысами происходило то же самое. Не знаю, читали ли вы о недавних опытах с крысами в Америке. Ученые нашли у крыс в мозгу "центры наслаждения", вживили в эти центры электроды, и крысы нажимали на рычажок, замыкая электрическую цепь до полного изнеможения, не ели, не спали, только нажимали, пока не гибли. Уверяю вас, что и здесь все точь-в-точь как с версамином. Кстати, и получать его было нетрудно. И несколько граммов версамина стоили всего два-три шиллинга, а одного грамма достаточно, чтобы постепенно убить человека.
- Вы не говорили с Клебером об этом?
- Разумеется, говорил, хоть я и не ученый, как он, но как бы то ни было, я старше Клебера. И поэтому я посчитал себя в праве сказать ему, что он играет с огнем. Он ответил - мол, да, мои опасения вполне оправданы. И все-таки не удержался и сообщил о первых результатах своих опытов журналистам. Больше того, потом он заключил контракт с химическим концерном Груга и стал сам принимать версамин...
- Версамин?
- Да, Клебер всячески пытался скрыть это от меня, но я сразу понял, чем это пахнет. Ведь он вдруг бросил курить, потом у него появилась характерная сыпь, и он стал отчаянно чесаться. Я понимаю, вам неприятно слушать такое о вашем друге, но вещи надо называть своими именами. Правда, при мне Клебер делал вид, будто курит, но уже не затягивался. И потом я заметил, что с каждым днем окурки становились все более длинными. Очевидно, Клебер по привычке закуривал сигарету, но тут же бросал ее в пепельницу. Ну, а когда думал, что за ним никто не наблюдает, то чесался так же отчаянно и яростно, как та немецкая овчарка. Клебер был человеком скрытным, жил он один, своими делами и заботами ни с кем не делился. Прежде одна девушка часто звонила ему в институт и ждала его у входа. Не случайно же как раз в это время она перестала появляться - исчезла, как будто ее не было вовсе. Контракт с концерном Груга он заключил сразу после войны, но и тут Клебера ждали одни неприятности. Денег он получил очень мало, а концерн пустил в продажу версамин, выдав его за безобидный транквиллизатор. Но ведь обо всем этом в газетах уже писали. А тут в печать просочились кое-какие новые сведения, причем поступили они из института. А так как я ни с кем об этом не говорил, то ясно, что сведения журналистам дал сам Клебер. Вскоре новый транквиллизатор был официально запрещен, а немного спустя полиция обнаружила в городе клуб, в котором устраивались дикие оргии. Все члены клуба принимали версамин. "Курир" опубликовал о клубе краткую заметку - совсем без подробностей. Мне эти подробности хорошо известны, но лучше уж о них не рассказывать. Достаточно того, что полиция при обыске конфисковала целые наборы игл и клещей, которые эти наркоманы предварительно раскаляли на жаровне, а потом жгли ими друг друга. Власти предпочли замять дело. Говорили, потому что в нем была замешана дочь министра Т.
