Поезда еще ходили, но на платформе тут и там вспыхивали стычки. Кого-то роняли на рельсы, случайно и намеренно, орала трансляция, ревела толпа; в этих шумах медленно и совершенно неслышно выползал поезд. Я не мог подобраться к краю платформы и не видел, сколько человек барахтались на рельсах; некоторые, должно быть, сочли за лучшее переждать в желобе под поездом. По крайней мере, один. Чем ему не нравилось лежать там тихонько, но только когда поезд почти остановился, он таки полез наверх. Вопль под сводами перекрыл все звуки.
Жизнь, однако, продолжалась, и такие мелочи уже не прерывали ее течения. Набитый под завязку состав уполз в туннель. Дорога до следующей станции заняла почти полчаса; пешком я дошел бы быстрее, не в такой толпе, конечно. А тут всех ждал сюрприз.
Силы, которые должны обеспечивать порядок в местах повышенной плотности народа, пришли в движение, такое же бессмысленное и озлобленное, как сама людская масса.
На вход эта станция была уже закрыта, поезда остановили, а всех решительно попросили выйти наверх. В помощь пассажирам были приданы сотни полторы автоматчиков, готовых открыть стрельбу. Это они и продемонстрировали, пока в потолок. Наружу выходили примерно так же, как спускались давеча, с той лишь разницей, что упавшие вверх по ступенькам не катятся.
Не знаю, кого какие дела погнали из дома, но с этого момента целеустремленных людей я больше не видел. Спешащих -да: они убегали -- от преследования, от стрельбы -- в укрытия, подбегали к какой-то добыче, в общем, разбирались с сиюминутными потребностями -- и только. И я становился одним из них.
Кварталах в двух от станции метро шел настоящий бой. Я вспомнил, что где-то там находится не просто отделение милиции, а районное управление внутренних дел. Думаю, и той, и другой стороне, кем бы они ни были, нашлось из-за чего сражаться. Улицу туда перекрыли человек двадцать милиционеров, вооруженных только дубинками. Защищать свою цитадель они не спешили; лица их были какие-то отрешенные. Люди кружили вокруг станции с такими же бессмысленными выражениями; глаза у них то мутнели и стекленели, то, напротив, становились вдруг хитрыми и, казалось, проникающими в сознание.
Вдруг несколько человек одновременно набросились на милиционеров, причем так внезапно, что те не успели замахнуться своими дубинками, так что число их сразу сократилось вдвое. Но оставшиеся незамедлительно вступили в драку. К честным гражданам тоже быстро подошло подкрепление. Я оказался среди волонтеров: пришла пора разживаться каким-то оружием; резиновая дубинка казалась мне золотой серединой -- не палка с гвоздем или булыжник, но и не огнестрельное, владеть которым я все еще не решался. Даже если все сошли с ума, я-то тут при чем!
В схватке мне досталось по руке, к счастью левой, так что трофей был заслуженный. Я бросился прочь, считая, что борьба идет из-за оружия, и я стал такой же мишенью, как милиционеры только что. Но все оказалось гораздо непонятнее. Драка продолжалась, и никаких сторон не было. Каждый за себя. Это было по мне.
Несделанное дело подсознательно повело меня в сторону, противоположную дому. Обычно забитую в эти часы грузовиками заводскую улицу я нашел почти пустынной; вдоль домов слонялись люди, у многих в руках были палки или обрезки труб, но никто не сцеплялся. Прохожие избегали приближаться друг к другу, и это было достаточно здравым в их поведении. Из двух, идущих навстречу, один переходил на другую сторону улицы, причем делал это, как я заметил, тот, у кого оружие было более жалким. Выяснилось, что мое котируется ниже лома, но выше прочего мусора, а с человеком, который ловко владеет ломом, я теперь не хотел сталкиваться, будь он даже с голыми руками.
Напряжение нарастало. По мере приближения к центру города бесцельно бродящие люди исчезали; они все больше отсиживались в подъездах, каких-то щелях; перемещались быстрым шагом или бегом. Крепкий пожилой мужчина устроил мне засаду, но сам был безоружен. Он просто толкнул меня. Я успел зацепиться за его пальто и не отлетел в сторону, а упал ему под ноги, и тут же треснул его дубинкой по голени. Удар был неумелый, да и из лежачего положения, но он охнул и, плача, пополз на четвереньках в свое укрытие. Преследовать его мне не хотелось.
Впереди был мост; справа и слева от него на этой стороне высились корпуса военного училища, неподалеку находился вокзал. Я подумал было сунуться туда, но что-то все еще тянуло вперед. И я поддался.
Мост перекрыли, для чего вооружили курсантов и густо поставили на подступах к нему. Не доходя метров сто, посреди дороги торчала фанерка с плакатом, предупреждавшим, что по всякому, прошедшему за плакат, будет открыт огонь на поражение. В окнах училища тоже маячили вооруженные люди. Я приблизился к опасной черте и спрятался в подворотне, осмотрев сначала двор. Он был пуст.
Час без малого торчал я в засаде, пока не случилось закономерное. Я наблюдал не только за военными, но и за домами напротив. Там я совершенно точно засек трех таких же как я наблюдателей, и еще троих предположительно. По улице же за это время не прошел ни один человек.
Когда курсанты начали громко ссориться, я напрягся. Через пару минут прогремели первые выстрелы; почти сразу пальба стала частой. Я было убрался в подворотню, но тут раздался такой грохот, что любопытство пересилило.
У тех, что на мосту, нашлось оружие посерьезней. Может, им дали какой-нибудь гранатомет, чтобы отразить атаку прорывающихся в центр города машин, а может просто для острастки или случайно. И они его применили -- против тех, кто поливал их огнем из здания. Применили грамотно: дом довольно быстро загорелся. И другой корпус, напротив, тоже. Но снайперов-гранатометчиков вроде сняли. И вообще стрельба стихала, выстрелы становились одиночными. Настало, наконец, время наблюдателей.
Признаюсь, я никудышный разведчик. Я засек только шестерых самых неосторожных, а их было около двадцати -- только на противоположной стороне улицы! И все они бросились к трупам на мосту. Этим уже нужно было оружие, они собирались завладеть им, чтобы выжить в этом чертовом сумасшедшем новом мире. И я собирался сделать то же самое.
Откуда-то еще постреливали, некоторые охотники за автоматами падали; один такой, с простреленным животом рухнул мне под ноги. Перепрыгнув, я, петляя, понесся дальше, и когда в числе первых завладел самым обычным "калашниковым", стал готов без шуток защищать жизнь, у которой появился шанс продолжиться. Я подстрелил одного озверевшего наблюдателя, бежавшего с перекошенным лицом по моим следам. Пуля попала в плечо, он упал на спину; отходить под прикрытие домов мне пришлось мимо него -- господи, как он ругался! Розовая слюна разлеталась веером метра на три, а здоровой рукой он попытался ухватить меня за ногу. Нормальный человек с такой раной на подобное не способен.
