Подобно кебмену, которому приказали кружить вокруг квартала до тех пор, пока заказавший кеб пассажир не соберется и не окликнет его от дверей, улыбчивый молодой человек начал с заученной фразы.
- Доброе утро, дружище, - произнес он. - Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь? - Улыбчивый молодой человек вряд ли расслышал ответ - тот звучал глухо, как из-за перегородки, - но какая-то часть его мозга (или машины) опознала его и среагировала, согласно варианту номер три: - Я действительно шестой барон Байрон из Рочдейла, друг мой; я унаследовал титул в 1798 году, когда мне было десять лет. Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми тружениками, я отвечу: потому, что уверен в том, что истинная Англия - это простые труженики, а не лорды и прочая знать. Вот я и говорю...
Тут следовало плавно переключиться на ответ по варианту номер один:
- Эй, трактирщик! Пинту того, чего пожелает этот джентльмен! - Рука молодого человека с точностью хорошо отлаженной машины выудила из жилетного кармана монету и выложила ее на ближайшую горизонтальную плоскость, вслед за чем его рот продолжал ответ по варианту номер три с того места, на котором остановился. - К черту всех тех, кто правит нами только потому, что им посчастливилось уродиться из аристократической утробы! Я заявляю: король, вы или я - ни один из нас не лучше другого, так где же тут справедливость, если одни едят на серебре, не трудившись ни дня за всю свою жизнь, а другие надрываются день-деньской, а мясо едят дай Бог раз в неделю? Американцы смогли избавиться от этого неестественного общественного устройства, и французы тоже пытались, так что я считаю: мы тоже...
Тут он заметил, что человек, к которому он обращался, уже ушел. Когда ушел? Впрочем, какая разница - не пройдет и минуты, как подсядет кто-нибудь еще. Он снова сел, и на лице его появилась отсутствующая улыбка.
Спустя пару минут он заметил, что рядом сидит кто-то еще, и он начал снова:
- Доброе утро, дружище. Я лорд Байрон. Не угостить ли вас пинтой чего-нибудь?
Ему ответили одной из тех фраз, о которых его предупреждали, и он с неожиданным беспокойством ответил согласно варианту номер восемь:
- Да, друг мой, до недавнего времени я странствовал за границей. Мне пришлось вернуться на родину из-за болезни, лихорадки, что до сих пор затуманивает мой рассудок. Пожалуйста, простите меня за мою ослабшую память... мы с вами знакомы?
Последовала долгая пауза, на протяжении которой все еще продолжавший улыбаться молодой человек почему-то ощущал себя все более неуютно, но в конце концов его собеседник ответил отрицательно, так что он смог с облегчением продолжать:
- Если вы удивляетесь тому, что настоящий пэр делает в месте, подобном этому, распивая с простыми...
Собеседник оборвал его вопросом, прозвучавшим не приглушенно, но пугающе отчетливо.
- Как продвигается ваша работа над "Паломничеством Чайлд-Гарольда"? спросил незнакомец. - Простите, вы ведь работаете сейчас над "Чайлд-Гарольдом"? Как там... "Жил в Альбионе юноша. Свой век он посвящал лишь развлечениям праздным..." Что там дальше?
Эти слова почему-то подействовали на молодого человека как ледяной душ, волшебным образом прояснив его слух и зрение, - его окружение из приятно-размытого сделалось ужасающе отчетливым, и в первый раз за четыре дня он увидел лицо собеседника.
И лицо это оказалось из тех, что не могут не привлечь внимания: покоящееся на внушительно широких плечах и мускулистой шее, обрамленное пышными золотыми гривой и бородой, оно казалось изможденным, морщинистым и несколько безумным, словно хранило ужасные, сверхъестественные тайны.
Молодой человек - теперь он уже не улыбался - был проинструктирован и на случай такой ситуации. "Если беседа вдруг приобретет опасный оборот, - не раз повторял ему Ромени, - и вы утратите защитную завесу, что дает вам мое покровительство, немедленно возвращайтесь сюда, в лагерь, пока люди на улице не разорвали вас на части, как крысы - увечную собаку..." Однако слова этого бородача пробуждали в нем что-то еще, что-то более важное, чем наставления Ромени.
"Распутством не гнушаясь безобразным, душою предан низменным соблазнам..." - услышал Байрон собственный голос. Эти непонятно почему столь знакомые слова, казалось, разбудили и выпустили на свободу целый рой воспоминаний, разом нахлынувших на него. Вот он стоит с Флетчером и Хобхаузом на борту брига "Спайдер"... албанцы в Тепелене в белых юбках и расшитых золотом шапках, на поясах - украшенные дорогими самоцветами пистолеты и кинжалы... выжженные солнцем желтые холмы под синим небом Морей... что-то связанное с лихорадкой и... и врач? Мозг его с почти наяву слышным стуком захлопнулся, отгораживаясь от этих воспоминаний, но голос продолжал нараспев: "Но чужд равно и чести и стыду, он в мире возлюбил многообразном, увы! лишь кратких связей череду да собутыльников веселую среду..."
Ему показалось - чья-то рука перехватила ему горло, и он знал, что это доктор Ромени. В голове его прозвучал приказ лысого доктора: "Немедленно возвращайтесь в лагерь!"
Он встал, в замешательстве оглядывая остальных посетителей низенькой, задымленной залы, и, на ходу бормоча извинения, устремился к двери.
***
Дойль тоже вскочил, но голова его закружилась от непривычного роста, и ему пришлось схватиться за стол, чтобы устоять на ногах. Боже мой, подумал он, бросаясь в погоню за молодым человеком, это ведь в самом деле Байрон - он знает "Чайлд-Гарольда", которого никто в Британии не узнает еще целых два года! Но что с ним? И почему так ошибается его биография? Как он мог оказаться здесь?
Шатаясь, подбежал он к двери и остановился, привалившись к косяку. Где-то справа в толпе виднелась курчавая голова Байрона, и он неуверенно двинулся в ту сторону, отчаянно желая научиться носить это весьма и весьма неплохое тело с тем же изяществом, что в свое время Бреннер.
Люди поспешно расступались, пропуская шатающегося великана с безумным взглядом и львиной гривой, и он нагнал Байрона уже у следующего кабака. Схватив его за локоть, он бесцеремонно втолкнул его внутрь.
- Пива мне и моему другу! - по возможности внятно произнес он тетке за стойкой, удивленно вытаращившей глаза. Черт бы подрал этот искусанный язык, подумал он. Он отвел вяло сопротивлявшегося молодого человека к ближайшему столу и усадил, потом склонился над ним, положив руку на спинку стула так, чтобы тот не имел возможности сбежать. - Теперь выкладывайте, - загремел его голос, - что с вами? Вам не интересно, откуда я знаю эти строки?
- Я... я болен, - беспокойно произнес Байрон; улыбка его казалась безумной, особенно когда он так явно нервничал. - У меня мозговая лихорадка... прошу вас, мне надо идти... я болен... - Фразы вылетали из него по одной, словно были нанизаны на бечевку, которую Дойль тянул у него изо рта.
