5
Выйдя на орбиту Ноос, специальная лаборатория Второй межзвездной повторила исследования. В эти дни я почти не видел Конвея, всецело занятого так называемым "детектором жизни" или, как еще называли этот прибор, "Гулливером". Этот прибор мог обнаружить жизнь, исходя из того, что обмен веществ (то есть поглощение пищи живыми организмами, выброс экскрементов и, как итог, выделение энергии) является одним из самых универсальных свойств жизни в любом уголке Вселенной.
Посаженный на поверхность планеты, "Гулливер" с помощью липких щупалец, выстреливаемых из специальных пушек, а затем втягиваемых обратно, провел сбор проб. Такой сбор, а также питание живого вещества радиоактивно меченой пищей и обнаружение газообразных конечных продуктов обмена веществ – и было основной задачей "Гулливера". Но ни на одном из материков Ноос "Гулливер" ничего не нашел. Ничего, кроме подобия микроскопических спор, отдаленно напоминающих так называемые организованные элементы, время от времени попадающие на Землю с метеоритами. После долгих колебаний Конвей признал, что затрудняется определить находки, ибо ни одна из реакций не выявила в найденных спорах даже отдельных признаков того, что помогает нам определять жизнь.
После обсуждения выводов Конвея корабль Второй межзвездной ушел в Космос. А наша группа осталась на исследовательском боте, медленно совершающем виток за витком над голубым шаром планеты Ноос.
Проявив очередную серию снимков, Морен сдвинул на лоб очки и близоруко воззрился на меня:
– Взгляни, Гомер. Эта цепь очень схожа с лунными кратерами. Но вулканического они происхождения или метеоритного? Можешь ответить?
Я пожал плечами.
– Мне нужно знать, какими породами они сложены. Но вообще они и впрямь схожи с кальдерами – провальными вулканами…
– В таком случае, каждый из них должен походить на другой?
– Конечно. Исключая размеры.
Моран улыбнулся и разложил на столе новую серию снимков.
– Та же цепь, – пояснил он. – Те же самые кратеры. Но эта серия снята с помощью радиотелескопа, а не оптическими приборами. Теперь можно видеть разницу, правда?
Я замер.
На обычных снимках открытые Мораном кратеры выглядели как отчетливые кольцевые структуры. На снимках же, выполненных с помощью радиотелескопа, отчетливо просматривался только один кратер. Идеально круглый, он сиял на сплошном темном фоне, как гигантский маяк.
– Выглядит так, – сказал подошедший Конвей, – будто дно кратера испускает радиоизлучение. Довольно редкое зрелище. По крайней мере, я такого не видел…
К этому времени от корабля Второй межзвездной нас отделяло расстояние почти в два парсека. Неожиданное открытие Морана ставило нас перед альтернативой: обращаясь вокруг планеты, продолжать наблюдения, дожидаясь главного корабля, либо осуществить запланированную высадку, рискуя встретить нечто неизвестное в районе странного кратера.
Решение Морана вы знаете по отчету. Моран предложил высадиться на Ноос. При этом мы оставляли бот на орбите, чтобы в случае непредвиденной встречи вернуться на его борт. Решение Морана не было поспешным, как утверждали некоторые горячие головы в ходе позднейших дискуссий. Мы перебрали все мыслимые варианты высадки и руководствовались уже известным вам пунктом из "Положений о Космосе".
"Любая попытка Человека войти в Контакт с Неизвестной ранее формой жизни в Космосе должна строиться на предельной осторожности. Все, что может явиться причиной повышенной опасности, как для Человека, так и для Неизвестной ранее формы жизни, должно быть сведено к минимуму. Если сам Контакт по каким-то причинам примет угрожающие формы как для Человека, так и для Неизвестной ранее формы жизни. Человек должен отступить, – для того, чтобы, проведя необходимые исследования, понять природу Неизвестной ранее формы жизни и найти приемлемую и гуманную возможность Контакта. Все иные реакции Человека при встрече с Неизвестной ранее формой жизни следует относить к категории неоправданного риска".
Больше всего решение Морана обрадовало нашего биолога. Не умеющий скрывать чувств, темпераментный весельчак Конвей радовался как ребенок. И его можно было понять. Как и я, он жаждал узнать – почему "Гулливер" на столь удобной планете не нашел никаких следов жизни? И почему, если эта жизнь на ней все-таки существовала, она не давала четко различимых следов?
Я стоял перед иллюминатором, разглядывая астероидные кольца, вращающиеся вокруг планеты. Только прозрачное стекло отделяло меня от бездны – черной, бесформенной, тьму которой пронизывали лишь вспышки звезд. Я не мог определить, где в этом провале находится Солнце, но то, что оно было среди звезд, наполняло меня гордостью за Человека. За Человека, научившегося протыкать Пространство. Я не случайно употребил слово "протыкать". При релятивистских скоростях наш корабль действительно шел как в звездном колодце. Перед носом постоянно маячило черное пятно, будто там, куда мы направлялись, не было ни одной звезды. Но это только казалось. Звезды там были. Просто их радиация оказывалась смещенной в невидимую человеческим глазом ультрафиолетовую часть спектра. И такое же черное пятно маячило за кормой, поскольку там свет звезд смещался в инфракрасную зону… Мы, действительно, как гигантской иглой протыкали Пространство.
Моран тронул меня за плечо:
– Я провел кое-какие исследования… Этот кратер… Он и впрямь излучает энергию… Более того, эта энергия излучается направленно и напоминает сигналы…
С этого началось неожиданное.
То, что Моран определил как сигналы, записанное и разложенное автоматами в спектре слышимости, звучало как музыка. Музыка, в которой участвовали все известные нам инструменты – от скрипучего харпсикорда [Харпсикорд – музыкальный инструмент, предшественник фортепьяно] до альтовых труб!
Когда я впервые услышал эту музыку, выделенную из бульканья, треска, шороха, скрипов, шарканья, мяуканья, свиста, забивавших диапазоны приемника, я не мог не вздрогнуть от удивления. Возникая из ничего, как если бы это вода просачивалась сквозь тончайшие трещины, музыка достигала высоких, почти не воспринимаемых частот и внезапно садилась, заполняя все кругом тревогой органных труб. Прокрутив пленку с записью, Моран спросил:
– Даг, и ты, Гомер. Эти шумы вам что-нибудь напоминают?
– Музыку, – твердо сказал я.
Но Конвей прищурился и сказал так:
– Да, музыку. Но в ней нет ничего человеческого.
– Человеческого? – удивился Моран.
