КНИГА 1: П Р И Ш Е С Т В И Е Т Ь М Ы
Ч А С Т Ь 1. СОБЫТИЯ (Сумерки).
1
Сначала сердце стучало лениво и тягуче, словно бы нехотя: будет - не будет, будет - не будет, будет - не будет. А разум подленько взывал изнутри: не будет, не будет, все обойдется, так что не дрыгайся.
Потом сердце перешло на более учащенное и взволнованное: придут - не придут, придут - не придут... И дрожь в коленях, и липкие ладони, и жар в голове, а в груди - стужа... Потом вдруг рванулось вскачь сумасшедше: когда?.. когда?.. когда?.. И бессонница по ночам, чуткая, прислушивающаяся к каждому скрипу подъездной двери. Когда, ну когда же?! Поскорее бы!..
И через две недели - когда все уже стало ясно - ухнуло сердце в бездонную пропасть, оборвалось: никогда, не придут, ты Им не нужен, ты не представляешь для Них ни малейшей опасности.
Вот это и оказалось самым страшным: НЕ НУЖЕН. Ты мразь, слизняк, ничто. Ты - НУЛЬ! И заметался в растерянности разум, который недавно ох как не хотел, чтобы пришли. И забились в суматошестве чувства. Как же так? Почему? Ты же всегда считал себя интеллигенцией, творческой интеллигенцией, а такая всегда опасна нуворишам, кандидатам в сталины и гитлеры. Так что же случилось? Мир изменился? Или ты льстил себе, переоценивая свое значение для русской культуры? Где же правда? Где же ответ? Нет ответа...
А за окном топали по июньской улице скрипучие сапоги. А из окна несло пылью и помойкой. Не по-июньски жаркое солнце клонилось к закату. И было утро, и был вечер. День первый.
2
Так думал, стоя у окна и невидяще глядя на улицу, Ганшин, печально улыбался, чувствуя засевшую в сердце щемящую боль. Зазвонил телефон, и он вздрогнул.
Коридор казался полутемным после солнечной комнаты. Ганшин наощупь взял трубку. Трубка прохрипелась и прокашлялась, потом лениво протянула: "Да-а..."
- Алло? - сказал Ганшин, немного подождал и добавил: Я вас слушаю.
- Алексей Степанович? - Неимоверно мерзкий голос в трубке резал ухо. - Он родился, Алексей Степанович.
- Алло? - растерянно произнес Ганшин. - Кто говорит?..
- Разве это так важно, когда родился он? - проквакал мерзкий голос. - Да, это так. И звезда, подобно Вифлеемской, сопровождала его рождение.
- Что вы говорите? - уже в бешенстве закричал в трубку Ганшин. - Кто вы такой, черт побери? Что вы несете?
- Можно подумать, вы не догадываетесь, Алексей Степанович. Настало время. Родился Сын Сатаны. Обратите внимание на звезду в небе.
- Да что, черт возьми!..
Но из трубки уже неслись короткие гудки. Ганшин немного послушал их и положил трубку на место. Потом пожал плечами. Вот и поговорили. Хватает же придурков в нашем милом городе. А может, это розыгрыш? Зарка, например. От него всего можно ожидать.
Ганшин пару раз хмыкнул, снова пожал плечами и, взяв трубку, позвонил туда, куда собирался весь день.
- Эта газета "Деловой Восток"? - на всякий случай спросил Ганшин, набрав номер и услышав протяжное: "Да-а", хотя уже узнал голос ответственного редактора Симушкина.
- Слушаю вас, - сразу подобрался голос.
- Можно позвать Зину Колесникову?
- А кто ее спрашивает?
- Скажите, что Алексей Ганшин.
- Одну минуточку...
В трубке прошлепали шаги, потом пошла шуршать бесконечная бумажная змея. В коридоре было прохладно, но на лбу Ганшина уже собирались капельки пота при мысли, что ведь вытащат на жаркую, несмотря на вечер, улицу.
- Здравствуйте, Алексей, - прозвенел в ухо радостный женский голос. Зав. литературным отделом Зиночка, как всегда, была бодрая, полная радостного оптимизма. - Куда же вы пропали? Мы вам тут гонорар приготовили уже за три номера. Ждем-ждем...
- Здравствуйте, Зина. Извините, дела... да приболел тут немного. Когда вам будет удобнее, чтобы я подошел?
- Если вы не против, то прямо сейчас.
Ганшин мельком взгляну через открытую дверь комнаты на висевшие на стене часы. Четверть девятого.
- А не поздно? - осторожно спросил он.
- Что вы, Алексей, - рассмеялась Зиночка. - Мы здесь, сегодня, похоже, до утра...
- Ну и прекрасно! - Ганшин досадливо поморщился. - Значит, спуститесь ко мне без четверти девять... Мне все равно сегодня делать нечего, - зачем-то соврал он - его ждал очередной незаконченный переводной роман и прямо-таки взывала к совести полузаброшенная своя повесть. - Ждите.
- Угу.
Короткие гудки.
Сборы были недолгими. Сунул в матерчатую сумку коробку с дискетой, где давно уже была приготовлена очередная порция переводных рассказов - фантастика, мистика, ужасы! - для "Делового", провел расческой по длинным, чуть вьющимся волосам, надел полуботинки - сандалий и других легкомыслей в обуви он не признавал, несмотря на лето - и вышел на улицу. Сгустившийся жаркий воздух ударил, как молотком. Разгребая его, Ганшин обогнул дом и, пройдя пятьдесят метров, подошел к остановке. На конечной, которая была следующей и хорошо просматривалась отсюда, торчал желтый автобус.
Хоть повезло, подумал Ганшин. Может, быстренько обернусь. Народу на остановке, как всегда в это время, не было, только в чахлой тени тополя покачивались двое казаков. Конечно, в форме, с неизменными нагайками в руках. Конечно, пьяные. Один был вообще без фуражки с мотающимся при каждом движении головы чубом. Другой надвинул фуражку на самый затылок - как она только держится? - и мельком глянул на Ганшина осоловевшими глазами.
- Еще один патлатый, - громко сообщил он приятелю. Весь город заполонили - рыгнуть некуда... Так бы и дал ему в морду!
Казаку этому было лет двадцать. Громадный веснусчатый кулак стискивал витую ручку нагайки. Весь он, казалось, состоял из кулаков, скрипящих новеньких сапог и длинного гордого чуба. Ганшин стоял поодаль и на таком расстоянии нельзя было уловить, но все равно ему казалось, что от казака несет псиной.
- Ниче, Сема, ниче, - сказал второй оплот власти и страж порядка, смачно икнув. - Скоро мы их всех - во как! Он сделал рукой скручивающее движение. - Всех!..
Ганшин отвернулся от них. Внутри, как обычно, что-то сжалось и мешало вздохнуть. Нет, не страх, он их не боялся. Ненависть. Причем ненависть не к ним, молодым пьяным подонкам, которые вчера еще забрасывали камнями кошек и, собравшись толпой, травили матерные анекдоты, а нынче объявили себя защитниками государства и отечества. Нет, ненависть к себе, за то, что стоит и молчит в тряпочку, и ничего не делает. И ненависть к ситуации, в которой ничего и нельзя сделать. Ведь не буянят они, не хулиганят, стоят себе и беседуют. А уж что говорят... На чужой роток не накинешь платок.
К счастью, подпылил автобус, обрывая мрачные мысли, прошипел дверцами. В автобусе было пусто и пыльно, Ганшин сел подальше от казаков, и стал глядеть в окно. Он всегда глядел в окно, хотя ездил по этому маршруту тридцать с лишним лет. Но глядел он не на знакомые дома и груды мусора у тротуаров. Он любил глядеть на людей, особенно на девушек. Они ведь всегда разные, хотя лежит на всех какой-то налет одинаковости и обреченности. Он лежит вообще на всех людях этого города, на девушках, кстати, даже меньше, чем на других.
