Но где он сейчас? В какой части света хоть?
Подумав, Стван ответил себе, что в умеренном поясе уж точно. Ибо солнце, начавшее склоняться, было вовсе не над головой, а много ниже.
Ему представилось, что окружающая местность — Нидерландские отмели между гигантами Гаагой и Фленсбургом, где простерлись тысячи квадратных километров без единого человеческого поселения. Но мог он быть и в Канаде или даже на южном конце Американского континента. Если Канада, то ближайший мегаполис Гудзон-Сити, а если Огненная Земля, то Мегельянес.
Он успел предпочесть Канаду Огненной Земле, потом их обоил — Балтийским отмелям у Риги, но тут ему пришло на ум, что самой идее умеренного пояса уж слишком не соответствует море — жаркое, с явно тропической фауной.
— Трилобиты, — сказал он мрачно. Словечко из программы, которую школа всовывает в человека методом суггестивного импрессирования, так что хочешь не хочешь, а в голове навсегда остаются периоды развития Земли, Александр Македонский, Александр Пушкин и Александр Гумбольдт, изотопы, ирокезы, таблица умножения, таблица Менделеева, логарифмические таблицы — энциклопедия, куча сведений, которые в жизни никогда не требуются, а в разные непредсказуемые моменты сами собой вылезают наружу.
Трилобиты, повторил он про себя. Нечто тревожное было в том, что название животных с усиками и гребнем пришло непроизвольно и верно. Будто Стван знал что-то неприятное о трилобитах.
И тишина тоже беспокоила. Совсем мертвая.
Потому что нет мух, предположил он робко. Посмотрел на подгнившую коричневую пленку планктона. К удивлению, и в самом деле ничего над ней не жужжало, не мелькало.
Все это уже складывалось в систему. Нет птиц, рыб, насекомых и растений на песке. Есть трилобиты и мелкое тропическое море под солнцем умеренной широты.
Но ведь трилобиты — ископаемые существа! Из кембрия, что ли, из палеозойской древнейшей эры!
Оглушающая истина неотвратимо обрисовывалась перед Стваном.
Он упал на одно колено.
Его выкинули! Отшвырнули из той современности, в которой он родился и жил. На миллионы лет назад.
Он поднял руку к губам, закусил палец.
С минуту преступник смотрел прямо перед собой. Затем на коленях проворно подполз к самой кромке планктона, зачерпнул, бросил себе в рот.
— И что?! — крикнул он равнодушно сияющим небесам. — Считаете, вы меня удручили?… Так нет же! Я доволен, — Давясь, он набивал рот жидкой массой и проглатывал. — Эй, слышите, там! — Он обращался к бесстрастным водам и пескам, за которыми укрылись судьи. — Вы думали, я стану плакать, что мой след — единственная замета живого на этих берегах? Но я смеюсь. Так не наказывать нужно, награждать — чтобы весь земной шар и одному… Пропитаться здесь можно.
Неожиданно упавшим голосом добавил: — И вообще, судьи неправомочны судить. Кто знает, не таков ли мир с самого начала. Если да, то разве я виноват а том…
Опустил голову, окончательно уставший, перекатился подальше от воды, секунду ерзал, уминаясь, укладываясь. Чисто, как ребенок, вздохнул и упал в сон.
Солнце зашло. Планета плыла в свете созвездий, совсем непохожих на те, что Стван знал в бытность среди людей. Большая Медведица была еще щеночком, она запустила лапу в волосы Вероники. Гончие Псы бежали пока рядом, голова в голову, готовые вцепиться в хвост Льва, на спину которого уселась вовсе даже не Дева, а Девочка еще.
Далекие созвездия, которые пока никто никак не назвал.
Когда Стван открыл глаза, ему показалось, что он в воздухе и летит. На боку было так мягко, что ложе почти не ощущалось. А справа налево текла многоцветная процессия, струилось в море карнавальное шествие оттенков. Стогами, снопами, стояли над горизонтом сизые, лимонные, апельсиновые облака. Ветер теребил гладь вод, казалось, что отражения бегут, бегут.
Мир этого утра был жемчужным и перламутровым, дальний план тонул в атласной переливчатой голубизне, а вблизи, в песчаных ямочках, тень синела густо, как намазанная, как вытканная парчой.
Он вскочил.
— И это все мне?… Может быть, сон, гипноз?
Схватил на ладонь грудку сыроватого песка. Она была тяжеленькая, хрупко держала форму, готовая, впрочем, тут же рассыпаться. Хлопнул рукой по воде, вода отозвалась упругой твердостью. Копнул босой ногой почву, и почва уперлась навстречу усилию.
Все в порядке. Действительно, кембрий. Начало начал, когда простенькая жизнь еще не выбралась на сушу.
С размаху бросился на песок, проехался животом, перевернулся на спину. На память пришли жаркая мостовая, толпы на городском транспорте. Только сравнить с окружающей свежестью и простором!
На кой дьявол тебе вообще быть, если ты, твой внутренний мир, не более чем комбинация веществ, которые и в пробирке получаются? Зачем такое знание, которое оставляет тебя ободранным да и все вокруг тоже?
Стван сжал кулаки, сердце стучало лихорадочно. Потом стер пот с лица. Какого дьявола, на самом деле, он? Теперь-то все позади.
Обычно утренняя злоба тлела в нем по нескольку часов, заходя далеко в день. Но здесь, едва окинул взглядом голубые дали, его всего омыло прохладой и свежестью. Хотелось есть. Подошел к воде. Студенистая масса, взятая на ладонь, была похожа на протоплазму. Что-то биологическое, но так, что отдельных маленьких существ не рассмотреть. Первичная жизненная материя, из которой природа позже станет лепить классы, отряды, виды.
Несмело взял на язык. Холодец и холодец!
А морская вода вполне годилась для питья. Чуть-чуть солоноватая, но только чтобы не напоминать дистиллированную.
Им вдруг овладела сумасшедшая радость. Как хорошо, как счастливо! Хоть ляг, хоть иди, никому никакого отчета, ничто не изменится ни от его безделья, ни от его трудов. Все связи не то что оборваны и болтаются, а просто не существуют. Без долга, ответственности, обязанностей он будет встречать новый день острым чувством наслажденья, провожать тоскуя, ибо сон теперь не убежище от забот, а досадный перерыв бытия.
Пойду к югу, сказал он себе. Или к северу, если я брошен в южное полушарие. К полуденному солнцу так или иначе.
За несколько лет доберусь до тропиков, а там либо на запад, либо на восток. Путешествия хватит на сотню моих сроков.
Просто жить! Без оправданья со стороны.
Выше поднялось солнце. Прохладу сменила мягкая теплота.
Шоколадно-коричневый песок был ласково податлив, его шелковые отливы звали ступить. И манила потонувшая в мареве полоска горизонта.
— Интересно, весь ли земной шар таков — море по пояс и отмели без края. Или где-то большая суша, бездонный океан?
