Я слушал и понимал, как они собираются это использовать. Хозяева Дерека решили взять в сторонники весь человеческий мир с помощью СМИ. Они знают, что вампир может сеять ужас — и решили заставить меня сеять ужас с пользой, чтобы любая агрессивная выходка выглядела на моём фоне справедливым возмездием. Наблюдать за их игрушками мне было противно, но я молчал. Мне слишком хотелось на волю.
Мне показывали подробные карты — чтобы я хорошо запомнил, где что находится, и видеофильмы с экскурсиями по городу — чтобы я сразу почувствовал себя как дома. Мы не особенно любим путешествовать — привязаны к своим охотничьим угодьям; я смотрел и думал: а если встретится кто-то из местных жителей моей породы? Что я ему скажу?
Языкового барьера, разумеется, не существует. Я за свою жизнь общался с разными людьми и на разных языках. Но знание слов мне не поможет — как я объясню своему сородичу грязную охоту на его территории?
Дерек еще долго объяснял мне задачу. Я не стал ничего уточнять, решив, что буду действовать по обстановке.
Дерек и его люди были вполне уверены во мне, считая меня мирным и лояльным — для них я за время контакта стал ручной змеей, которую они кормили крысами. Разумеется, в террариуме змея ест то, что дают, но я ни одной минуты не думал, что и на свободе буду точно выполнять идиотские человеческие инструкции. Их иллюзии казались мне смешными — но авторы иллюзий воспринимали всё серьёзно. Честно считали, что приручили меня.
Ну-ну. Допустим, люди Дерека кормили меня и не держали взаперти, рассчитывая, что я это оценю. Но даже благодарность вовсе не означала для меня, что объект благодарности может мне приказывать — а никому из них я не мог быть благодарным.
Они хотели использовать меня в своих жалких целях. За что благодарить? Чем они поступились?
К тому же, на базе я стал замечать, что вечерами отчаянно скучаю по Дью. Мне хотелось с ним поболтать — о любых пустяках, до которых он был охоч. Я вспоминал, как мило он выходил из себя, когда я его дразнил, и как он вступался за человеческий род — и чем больше вспоминал, тем яростнее злился на Дерека и его подчиненных. В институте, несмотря на холодную донорскую кровь и дурацкие меры безопасности, мне было в чем-то лучше, чем на военной базе. Интереснее. Здесь мне приходилось возиться с человеческим оружием, которое я не люблю, и слушать занятные лекции о том, что я мог бы узнать и сам — но не находилось времени порисовать или почитать монографии по генетике и новейшим биологическим теориям.
У всего этого был один профит — скорая свобода. Я ждал и ждал. Мои сородичи — мастера засад.
Меня сбросили с самолета с парашютом.
Это очень неприятно, знаешь ли. Я не доверяю человеческой технике; я не представляю, что станется с моим телом, если парашют не раскроется — а вдруг я разобьюсь вдребезги, так, что не смогу полностью восстановиться, и буду умирать много месяцев в диких мучениях? А даже если и восстановлюсь — я не хотел больше мучиться… мне хватило одного раза.
Когда мне объясняли всевозможные технические подробности парашютных прыжков, я думал, что люди мило развлекают меня интересными историями теоретических знаний ради. Но всерьез — я совершенно такого не хотел.
Дерек уговаривал меня на парашют, как иной человек уговаривает кота запрыгнуть в транспортировочную клетку. Сюсюкал и называл меня «сынком» и «храбрым мальчиком». Я долго упирался; в конце концов, заставил себя думать, что это путь к свободе. Полетели.
Знаешь, откровенно говоря, я не люблю даже автобусов. У них слишком большая скорость, это противоестественно, а люди очень небрежны. Я видел, как эти железки с живьём внутри слетали с дороги, врезались в стены и в другие машины — и внутри оказывалось кровавое желе с осколками костей. Какая мерзость, в сущности! Моим сородичам такого не надо.
Обычно я хожу пешком. Хожу быстро, могу пройти много, свою охотничью территорию обхожу по периметру за два дня, даже сейчас, когда Хэчвурт изрядно разросся. Зачем играть в рискованные стадные игры, которые могут причинить сильную боль на ровном месте, без всякой выгоды?
В самолете я страдал. Очень неприятно. При взлете, от перепадов давления, в ушах и под челюстью делается скверно, мутит — и отвратительно сознавать, что под этой консервной банкой, в которую тебя запихнули, вообще нет опоры. Я сидел и думал, что Дью не потащил бы меня в самолет, скажи я, что это совершенно мне не нравится — а Дерек, бешеная скотина, плюет на все, кроме успеха своего дурацкого плана.
Но прыжок — это гораздо хуже полета.
Когда они открыли люк, я подумал, что им не удастся вышвырнуть меня отсюда ни за что. Я не птица, чтобы летать, и не человек, чтобы рваться сломать себе шею. Ночной ветер выл и казался плотным, как вода под большим напором; внизу была мутная темнота — чужая. Я вцепился в края люка — сомневаюсь, что человек мог бы разжать мои пальцы, не переломав — и укусил первого, кто до меня дотронулся.
Вкус его крови меня приободрил. А этот идиот начал истерически орать, что я трус и подонок, срываю их операцию, предатель — и размахивать пистолетом.
Дерек его окоротил, пообещал трибунал — и снова принялся уговаривать меня. Малыш, солнышко, это быстро, безопасно, легко, парашют раскроется сам, только падай, как на тренировках и не забудь спрятать купол, не волнуйся, всем страшно в первый раз — в таком духе. В конце концов, мне стало так смешно и противно, что я справился с нервами и шагнул туда, в гудящие черные небеса.
Падать было отвратительно, но когда раскрывшийся купол рванул меня вверх, я сразу успокоился. Дальше было уже совсем легко — люди научили меня правильно приземляться, надо отдать им должное. Парашют я свернул в тугой узел, сунул в расщелину под корнями дерева и забросал ветками и листвой — они меня сбросили в окрестностях столицы Анка, в перелесок.
До города я дошел к утру.
Столица, Анклейн, выглядела вовсе не так, как в тех видеофильмах. Их сняли до войны.
Я шел по городу и видел разрушенные здания, огороженные флажками, окна без стекол, забитые фанерой… От знаменитого Южного базара, который в фильме размещался на роскошной площади в павильонах-фонариках, с громадным фонтаном в центре остался громадный пыльный пустырь и люди, стоя у пирамид из обшарпанных ящиков, продавали друг другу какое-то жалкое барахло. У входа в подземку стоял указатель «бомбоубежище». Но при всём этом стадо более или менее спокойно ходило по улицам и занималось своими делами.
Город был битком набит военными патрулями; паспорт у меня спрашивали дважды за час — но люди Дерека подделали мои документы хорошо, а выглядел я безобидно. По паспорту меня звали Эри Арконе, художник-анималист. По идиотской легенде я приехал из уездного городка Анка порисовать в здешний зоопарк, где все еще уцелели несколько уникальных рептилий из Великих Топей, вымерших в других местах. В легенду верили — она звучала нелепо до правдоподобия, а моя внешность ей вполне соответствовала.
