И Шиканов решил вернуться. Теперь он полз еще осторожнее, стараясь не хрустнуть ни одной веткой, и после каждого движения замирал надолго, прислушиваясь к окружающим его звукам, весь сжимался, как пружина, готовый мгновенно вскочить.
То ли от напряжения, то ли от боли в раненой руке у него шумело в голове, глаза застилало дрожащей пеленой — так иногда дрожит над водой марево испарений, искажая предметы и вызывая миражи. И когда он выполз из кустов и увидел в морс шлюпку, то не поверил в реальность ее существования, подумал, что это всего лишь мираж, видение. Он встряхнул головой, но видение не исчезло. Тогда он закрыл глаза и долго лежал, уткнувшись головой в песок. Потом осторожно поднял голову, открыл глаза и сначала обстоятельно оглядел берег. Кусты, узкая полоска пляжа, желтый песок с мелкой разноцветной галькой — все было реальным. Он поднял взгляд и опять увидел шлюпку. Она была милях в полутора от берега, почти в том самом месте, где их с Колькой взрывом сбросило в море; он видел ее совершенно отчетливо, видел даже, как ритмично взмахивают весла. Значит, это не мираж, и те в шлюпке наверняка ищут именно их с Колькой. Значит, корабль жив. От радости он чуть не вскочил и не закричал, но вовремя опомнился и осторожно пополз к тому кусту, где оставил Кольку.
Но Кольки там не оказалось. В том месте, где лежал Колька, осталась лишь яминка в песке. Узкая полоска пляжа в обе стороны была пустынной, только возле мыса бродили по песку чайки, выискивая что-то.
Смысл последних слов, сказанных Шикановым, дошел до Кольки уже после того, как тот скрылся за кустами. «Чужой человек… Значит, кто? Немец? Ну да, такие же рифленые следы он видел тогда, на пепелище…»
От страха еще громче застучали зубы, Колька даже прикрыл рот ладонью, чтобы этот стук не был слышен. Первым желанием было окликнуть Шиканова, но Колька сразу сообразил, что его окрик может услышать и тот — немец. Ползти вслед за Шикановым? Но он, наверное, уже далеко; еще заблудишься, а Шика нов вернется и будет искать его здесь: ведь он велел никуда не уходить с этого места.
И Колька еще глубже забился под куст и стал прислушиваться. Однако ничего, кроме гомона птиц, не слышал. Но в отличие от Шиканова он вырос в деревне и в птичьих голосах разбирался.
Привычно чирикали воробьи. Интересно, как они попали на этот островок? Правда, до побережья тут не так уж далеко, но он не замечал, чтобы воробьи пролетали большие расстояния.
Стрижи издают звуки, похожие на тонкий скрип. Они обычно живут в порах на отвесном яру. Где же тут у них гнезда? Хотя скала в середине островка тоже отвесная, но не песчаная, а каменная, а в камне стрижу нору не вырыть.
В привычных звуках леса было что-то успокаивающее, они напоминали о том времени, когда до войны мать брала его в лес по ягоды или по грибы и учила распознавать голоса птиц. Однако воспоминание об этом времени опять растревожило его, ему стало горько и так одиноко, что он заплакал.
А тут еще эти чайки. Они летали под самым берегом и тоже плакали — отчаянно, как деревенские бабы на погосте. На них сердито каркнула сорока и тут же умолкла. Это удивило Кольку: обычно сороки болтливые, их трудно остановить. Может, ее кто спугнул? Ну да, так и есть. Вой спорхнули с куста воробьи — наверное, это возвращается Шиканов.
Колька хотел уже встать и идти навстречу, когда из кустов метрах в двадцати от него показался человек в комбинезоне с планшеткой на длинном ремне. Колька совсем замер от страха и опять зажал рот ладонью. «Немец!»
А тот, осмотревшись вокруг и не обнаружив ничего подозрительного, стал разглядывать свою планшетку. Разглядывал он ее долго, потом еще раз осмотрел побережье, глянул на скалу и пошел в ту же сторону, куда направлялись Колька с Шикановым. Он тоже шел возле самого уреза воды: там песок был спрессован и идти было легче.
Когда он отошел метров на двести, Колька хотел было окликнуть Шиканова, но тут немец вдруг бросился в кусты и исчез в них. «Чего-то испугался, — отметил про себя Колька. — Может, Шиканов спугнул?»
И Колькой овладела тревога. Если Шиканов себя обнаружил, ему одному с немцем не справиться — у него рука раненая. А у немца еще и пистолет есть — желтая кобура на самом брюхе висит. А что он, Колька, сделает без Шиканова?
Но тут он увидел, что из-за мыса вышла шлюпка, и понял, что именно она и спугнула немца. И первым желанием Кольки было бежать ей навстречу, махать руками и звать на помощь. И он, наверное, побежал бы, но на пути в кустах притаился враг, и это остановило Кольку. А потом мелькнула другая мысль: «А если она не за нами идет, а за ним?»
Шлюпка шла вдоль берега, милях в полутора от него, на корме ее полоскался флаг, но Колька не мог разглядеть его цвета. А когда разглядел и убедился, что шлюпка наша, радости его не было предела, и он ликующе воскликнул про себя: «Ну погоди, гад, теперь не уйдешь!»
Но радость эта была недолгой, он вспомнил, что у немца есть пистолет, и опять забеспокоился: если шлюпка будет подходить к берегу, немец из кустов всех гребцов по одному перещелкает. Значит, подходить им никак нельзя, и об этом их надо предупредить. Но как?
А шлюпка уже повернула к острову и направлялась как раз к тому месту, где засел немец. Как же их предупредить? Крикнуть? Не услышат, они еще далеко, а немец ближе, он тогда первым пристрелит именно его, Кольку, а пока подоспеет шлюпка, немца и след простынет.
А что, если отползти чуть правее, вот за тот куст? Оттуда немец его не увидит, а со шлюпки заметят. Правда, гребцы теперь сидят к нему спиной, но старшина-то шлюпки — лицом! Вот если бы еще сигнальные флажки, да где их туг возьмешь? Но на худой конец можно обойтись и без них, только бы старшина заметил.
Колька отполз правее, вскочил на ноги и стал размахивать руками. Но, должно быть, на фоне кустов его было видно плохо, и старшина не замечал его, продолжал раскачивать свое тело вперед и назад, задавая гребцам темп.
— Да что ж ты, ослеп, что ли? — с отчаянием прошептал Колька, продолжая размахивать руками.
Но старшина все раскачивался, мерно взлетали над водой весла, и стекавшие с их лопастей капли ослепительно сверкали в лучах поднявшегося над морем солнца.
Колька стянул форменку, затем тельняшку и попытался разорвать ее по шву. Но корабельный портной, конопатый матрос Лесников, сшил ее крепко, и Кольке не удалось разорвать шов. Тогда он бросил тельняшку под ноги и потянул за рукав. Тот сначала тоже не поддавался, наконец треснул и оторвался.
Схватив в одну руку остатки тельняшки, в другую — рукав, Колька опять замахал. Но со шлюпки его и теперь не замечали; он совсем было отчаялся и хотел уже влезть на ближайшую сосну, когда гребцы вдруг перестали грести, а старшина поднял в одной руке флажки, что означало: «Ваш сигнал принимаю».
