Ну постепенно мы к вонище-то попривыкли, стали к костру стягиваться да материть Жеваного уже по-хорошему. Правда, в драку никто пока не лез была охота на голодное брюхо кулаками махать. А он граблями своими кисель мешает да все по сторонам зыркает, ждет, значит, когда мы его лупить начнем. Потом залопотал: хотел, мол, к дальнему источнику пройти, да там по пути весь лес перерыт будто и корни, мол, белые рыскают. А во всех ближних, значит, источниках кисель только такой. Этот еще ничего, этот еще как пятидневный. Если привыкнуть, так и есть можно.
Мысляк, тот, было, схватил Жеваного за шкирку: что ты, дескать, брешешь, зараза поганая, что ты, зараза поганая, брешешь, но тут как раз Брюхач из шалаша выполз и заныл, что такой кисель, мол, жрать и нельзя вовсе, что ему, Брюхачу, значит, всего, мол, пять месяцев осталось, а этот Жеваный нас всех отравить хочет, что пусть, мол, Жеваный сначала сам этот кисель жрет, а потом уж и люди его есть станут... Ныл он ныл, Мысляк его слушал, слушал с самым тупым видом, на какой только способен был, да и отпустил Жеваного.
Брюхач тоже, конечно, выдал. Кисель, дескать, жрать нельзя. Отравиться, дескать, можно. Если бы не голод, мы бы все покатились тогда со смеху. Этот кисель проклятущий, он же в любом виде съедобен. Еще триста лет назад это определила какая-то сволочь, будь она неладна. С того и лагеря начались: из леса не убежать, и кормить не нужно. Не будь в лесу киселя навалом, на этой проклятущей планете и не жил бы никто, только психи бы ученые сюда изредка наведывались. А лагеря - дело святое, ради лагерей можно тут и Город построить, и полицию содержать, и все такое прочее. Тому бы умнику, что кисель открыл, на том бы свете одним киселем питаться. Сто раз убить за такое мало.
Но кисель хоть и гадость страшная - и вонища от него всегда, и вкус отвратный, так что не привыкнуть, сколько лет его не жри - но никому еще вреда не причинил. Даже поноса от него не бывает. Только поначалу тяжело очень, новичков в первые недели то и дело наизнанку выворачивает, даже видеть его не могут. Но потом голод свое берет, жрут как миленькие. Черной травкой вполне отравиться можно, с райских ягод, если много съешь, пронесет так, что дай бог штаны спустить успеешь, а с киселя, даже старого уже, самого мерзостного, никогда ничего не будет.
Так мы тогда думали.
Тут как раз Жеваный из жбана грабли свои вынимает и говорит, что готово, мол, разогрелось, жрать, мол, можно. А сам потихонечку так отходит бочком в сторонку. Думает, может мы позабудем, не станем его лупить. Ну Брюхач и завелся снова: ты чего это, дескать, в сторону отходишь? Отраву нам, дескать, приготовил, а сам шмыг, значит, в кусты? Мне, говорит, всего пять месяцев осталось, а ты меня отравить надумал? Ты, говорит, сперва грабли свои оближи, а потом уж и мы жрать станем. И Мысляк тут же завелся снова: лижи, дескать, грабли, зараза поганая, грабли, зараза поганая, лижи! И такая у него при этом рожа тупая сделалась, что и сейчас вспоминать невмоготу.
Жеваный, дурак, и начал пальцы свои, в киселе вымазанные, облизывать, а у самого из шаров ну прямо ручьи текут, ей-богу. Ну обхохочешься с такими, честное слово! С полминуты, наверное, мы на него пялились, и сами уж было собрались за жратву приняться, пока кисель не остыл, Мысляк так даже ложку свою достал уже, как вдруг Жеваный белеть начал и на землю оседать. Потом вперед нагнулся, схватился за живот и рухнул хлебалом вниз. Подскочили мы к нему, на спину перевернули, а он уже и отрубился, и пена изо рта зеленая идет. Брюхач и тут давай ныть: вот, мол, отравитель, сдох, мол, падла, а как мы теперь не жрамши работать будем? И то верно: пока новый жбан сварят, полдня пройдет, а на голодное брюхо - это не работа. Ноет он так и ноет, а мы стоим и молчим. Уж на что ко всему привычные, но такого же никогда не было, чтобы человек от киселя, пусть и протухшего, да вдруг концы отдал. Вот и думаешь: как же дальше-то быть, теперь? Ведь первым из жбана теперь киселя хлебнуть кто же по своей воле решится?
Тут Мысляк вдруг изрекать начинает: не кисель это, дескать, был, зараза поганая, а было это, зараза поганая, что-то другое, и ту заразу поганую, что нам эту жратву подсунуть хотела, надо бы в жбан головой засунуть, чтобы, значит, она, зараза поганая, сдохла. Изрекает он это, а на физии евойной вроде бы как даже мысль заиграла. Такое с ним иногда случалось.
Мы тогда в отрыве работали. Шалаш наш километрах в двух от сторожевой башни стоял. Это если по прямой, а в обход так и все шесть километров набегало, и все по лесу. Участок мы там новый расчищали, и должны были его потом черной травкой засеять, а потом травку-то эту собрать да высушить. Потом в мешки эту травку складывали да к башне подтаскивали, и нам выполнение нормы засчитывали. Не знаю я, что там на Эниаре из этой сушеной травки извлекали, но цена на нее, наверное, приличной была, если ее из такой дали вывозили. Стоило, значит, ее выращивать.
Да, в нашем лагере в основном этим занимались. Как в других лагерях не знаю, а мы в основном растили черную травку. Ну и еще, конечно, всякую дрянь из леса к башне приносили - всего и не перечесть. Только не всегда донести-то удавалось. Да нет, не потому, что мы что-то там особенно смертоубийственное тащили. Как-никак, совсем уж дураков в лагере немного было, дураки там вымирали быстро. Просто у самой башни обычно такие шакалы ошивались, не дай бог связаться. Отнимут, изобьют - это еще хорошо. А то так и просто придушат. Охране-то на это дело начхать, ей лишь бы приносили продукт, а кто принес - разницы никакой. Если группа сильная подбиралась, можно было попробовать дань шакалам не платить, но это редко кому долго с рук сходило. Те запросто могли всех передушить. Хорошо у меня да у Кенаря знакомые среди тех, у башни, оказались, так что наша группа обычно всего четвертью добычи делилась. А без этого могли бы и всю половину забирать.
Конечно, были и запретные совсем вещи. Те же мумии, к примеру, я говорил уже - за них же, если бы поймали, можно было и второй срок получить. Но охрана в лагерях опытная, везде у них свои люди, потому как никто же не хочет нищим-то отсюда возвращаться, когда деньги сами в руки плывут. Да что говорить - ясное ведь дело, что запреты всегда для того выдумываются, чтобы те, кто за их выполнением следит, могли наживаться. Если прикинуть, сколько такого товара запрещенного из лагерей утекало, да цены примерные знать, так и задумаешься: кому же лагеря-то больше всего нужны? По мне так больше всего они как раз тем и нужны были, кто на торговле такой наживался. Да что говорить - там же такие дела творились...
Некоторые, самые отчаянные, на такое отваживались, что и поверить трудно. Одного я сам знал. Ему двенадцать лет еще сидеть оставалось. Ну это все равно не выжить. Так он на что решился? Он с кем-то из охраны сговорился и притащил из леса шпалу, самую настоящую шпалу. Отыскал ее в лесу и кого-то из дружков своих туда подманил. Дружку, конечно, вечная память, а он шпалу ту в лагерь принес да и шепнул о том охранникам. И выторговал за нее себе свободу. Его на волю вместо покойника какого-то выпустили, это у нас запросто бывало, самый верный путь, коли разобраться. Только сомневаюсь я, чтобы он до воли-то добрался... С тех пор, как он вышел, к нам много партий поступило новых, были среди них и те, кто его прежде по воле знал. Говорили: нет, не появлялся. Ну да я говорил уже, что не больно-то верится, чтобы вообще хоть то-нибудь из лагерей на волю выходил. Так что удивляться нечему.
