Лукавил Филарет.
В Египте он был десятка два лет назад, но не по своей воле. А рабу, понятное дело, не до искусств. И если бы не выкупил его толстый перс, Филарет и сейчас бы занимался в Египте тяжелым физическим трудом, быть может, даже строил с остальными рабами какую-нибудь пирамиду.
Поэтому Агафон и упрямился.
Переубедил его молодой грек с быстрыми глазами и размашистыми стремительными движениями. Звали грека Хирон, и был он родом из Микен и, как все микенцы, по мере сил и возможностей занимался астрологией и омоно-мастикой.
- Езжай, - коротко сказал он. - Мессию увидишь.
Тут у Агафона и открылись глаза.
Боже мой! Малая Азия! Времена римской оккупации. Нерон уже с девицами небось вовсю хороводится, лиры из рук не выпускает. С лавровым венком на кудрявой голове по кипарисовым рощам бегает, в состязаниях кифаристов участие принимает!
Вкупе все это значило, что близ Иерусалима объявился тот, чьи заповеди лягут в основу христианства, тот, чье имя будет прославлено в веках как имя Сына Божьего. Нет, Агафон всегда знал, что не просто так родился на свет, а тем паче оказался заброшенным в далекое прошлое. Теперь он понимал знаки Судьбы. Ему, Агафону Критскому, предстояло отлить в бронзе или в мраморе высечь истинный лик голгофского страдальца.
Разве не для этого живет художник? Разве не для того он страдает и мучается, пробавляясь финиками, апельсинами да лепешками с оливковым маслом? Каждый художник мечтает оставить свой след в искусстве, и такой след, чтобы любому было видно, кто тут шел. Агафон Критский начал собираться к отъезду. А чего ему было собираться? Пара хламид, один виссон, резцы с молотком да лепешек в дорогу с пифосом оливкового масла взять.
По невежеству своему Агафон даже не представлял, что Нерон родился через четыре года после казни на Голгофе, а потому с лирой бегать никак не мог. Но в целом Агафон был прав, в ближайшее время в Малой Азии стоило побывать. Исторические реалии этого требовали.
Дорога в Малую Азию известна каждому умному греку, к каковым Агафон Критский себя уже, безусловно, относил. Дорога была простая - торговым кораблем до Лидии, там на Другой торговый корабль перебраться, что везет товары в Яффу, вот тебе уже и Палестина, а оттуда до Иерусалима рукой подать. Главное, на морских разбойников по дороге не нарваться.
Филарет неожиданно расщедрился - выдал ученику в дорогу пять серебряных дирхемов, из тех, на которых человеческий лик не изображен. Знал ведь, куда ученика своего направляет!
Дорога была трудной.
Из Малой Азии выводили легион. Легион направляли в Галлию, и, быть может, именно поэтому легионеры были бесцеремонны, а порою просто грубы. В порту Лидии они устроили драку с местной босотой. Не то что они что-то не поделили с портовыми грузчиками, просто развлечься захотелось. Грузчики были сплошь греками, поэтому били в основном за внешность, досталось и Агафону, вид у него был гречески жуликоватым. Сидя на земле и сплевывая кровь, Агафон только благодарил Афину Палладу, что не убили его до смерти, а зуб... Что зуб, если душу могли запросто вынуть!
Зато от Лидии до Иоппии и оттуда до Иерусалима путь был безоблачным и спокойным.
Войдя в город через Навозные ворота вместе с толпой красильщиков, Агафон сразу же поинтересовался приличным постоялым двором. Серебряные дирхемы гарантировали спокойный отдых.
Хозяин постоялого двора встретил скульптора с некоторой настороженностью, но, увидев, как Агафон расплачивается за обед, прибавил в приветливости, и если раньше утверждал, что свободной комнаты для одного у него нет, сейчас эту комнату нашел. И все было бы хорошо, только после окончания обеда Агафон заметил, что хозяин постоялого двора недоверчиво оглядывает его, шарит глазами по скамье, но причин беспокойства хозяина понять не мог, пока тот не осведомился, почему уважаемый гость не носит хоть какого-нибудь головного убора, который спасал бы его, несомненно, умную и достойную голову от дневного жара. Агафон пожал плечами и шмыгнул носом. Греки головных уборов не признавали, из всех головных уборов они носили обручи, которые назывались "стефане" и надевались на лоб, смыкаясь на затылке с другим обручем, который охватывал заднюю часть головы и потому назывался уже "сфендоне". Да и эти обручи носили не все греки, а только те, которые были приближены к царю. Правда, были еще фессалийцы и македоняне, которые носили каузии или петасы широкополые войлочные шляпы, но истинный грек, к каковым Агафон относил себя, с простолюдинов или инородцев пример брать не станет. Услышав ответ гостя, хозяин постоялого двора горестно поцокал языком, жалея греков вообще и своего гостя в частности.
Агафон закусил, чем Зевс послал, вытянул ноги в башмаках, изготовленных искусными сикионскими мастерами. Башмаками своими Агафон очень гордился. Красивая, ловко обтягивающая ногу обувь всегда является признаком благовоспитанности и материальной обеспеченности, а хорошо и умело сшитые крепидисы ноги нашего путешественника облегали более чем ловко.
Бородатый караванщик, вышедший в зал, некоторое время стоял в недоумении и удивленно вглядывался в закончившего трапезу скульптора. Недовольный проявлением столь явного внимания к своей персоне Агафон уже хотел цыкнуть на дерзко глазевшего перса, но, взглянув на караванщика более внимательно, узнал его и едва не подавился воздухом. Агафон Критский съежился, стараясь казаться незаметнее, по-птичьи завертел черной круглой головкой по сторонам в поисках какой-нибудь защиты и, не найдя таковой, резко снялся с места и попытался шмыгнуть мимо торжествующе ухмыляющегося караванщика.
- Грек, значит? - Караванщик довольно ловко ухватил скульптора за шиворот. Только подбитые гвоздями крепидисы Агафона мелькнули в воздухе.
- Пустите! - сдавленно сказал Агафон, с ужасом глядя в красное лицо караванщика. - Обознались вы. Грек-то я грек, но не тот, о ком вы думаете! Скульптор Агафон я... С острова Крит, значит...
- Скульптор? - Караванщик, продолжая удерживать собеседника на весу, удовлетворенно усмехнулся. - С острова Крит, говоришь? Обознался я, говоришь?
- Обознались, - подтвердил Агафон. - Спутали вы меня с кем-то! Меня все время с кем-то путают! Вот в лидийском порту зуб по ошибке выбили! Отпустите меня!
Караванщик раздвинул в тяжелой ухмылке бороду. Перепуганный Агафон закрыл глаза и к своему изумлению вдруг услышал уже совсем было забытую им русскую речь.
- Я тебя, Степан Николаевич, спутать ни с кем не могу. Мне твоя Аллея Цезарей иной раз по ночам снилась... Закрою глаза и вижу белые бюсты! Что ж ты тогда от нас смылся? И денежки с собой прихватил, скотина! Оставил нас без единой лепты!
