Наконец, даже ближний космос, приют мечты и фантазии, оказался обжит и превратился в часть ойкумены. Когда-то люди мечтали колонизировать Марс и ностальгически летать на зеленую Землю, но выяснилось, что жизнь на Марсе при достаточном обустройстве ничем не отличается от земной, а бассейны Калипсо в зарослях ботанических садов намного комфортабельнее SPA-зон большинства земных отелей. И искусственный песок куда чище, чем на диком побережье. Люди наконец-то получили все, о чем мечтали, и были в большинстве своем счастливы.
— Я в космос хочу, — говорил Степан начальнику, и тоска застилала его глаза.
— Ты и так, считай, в космосе. Грузовики водишь. Ну скажи, зачем, зачем тебе лететь на какую-то необустроенную планету черт знает куда? И ведь ясно же сказано, что экипаж уже набрали, так что тебя, пиши не пиши, стопроцентно не возьмут, — отвечал майор, а Муравью слышалось иное. Слышалось, что все эти люди в форме и гражданских костюмах, военные, чиновники и психологи, усмехаются ему в лицо. И в каждом отказе, а еще больше — в каждом «зачем?!» слышалось одно и то же.
Быдло, у тебя не может быть звезд. Ты можешь только жрать и спать, спать и жрать и еще иногда — размножаться или просто гонять балду, но звезд у тебя быть не может.
* * *
Четырнадцатая дробь семнадцать готовилась к переброске грузов в трюмы «Неустрашимого». Среди грузов значились и капсулы с асоциалами, но Степан находился тогда в увольнительной и не участвовал в этом действе. Рассказывали, было весело: по всем каналам демонстрировали драку военных с асоциалами, которых никак не могли впихнуть в транспорт. Говорят, даже майор Чепурько подключился, фингал получил, и ему за это орден дадут. Муравей все прозевал и награду проворонил, а мог бы!.. Но он в это время занят был — стихи сочинял. Для Стипы.
…«Неустрашимый» дожидался на орбите последних партий груза, и Степан с тоской думал о том, что вот он завтра приблизится к своей мечте, а потом они разлетятся в разные стороны: он — на базу, а «Неустрашимый» — к звездам. Сорок восемь офицеров экипажа и отдела управления наказаний уже заняли места в каютах, и, несмотря на максимальный комфорт, говорят, некоторые назначением были недовольны. Полет, как ожидалось, растянется на два года, в пути первопроходцев ожидают всяческие опасности, а теннисный корт инженеры в корабль так и не запихнули. Ведущие новостей без умолку тараторили о романтике звездоплавания, но не могли скрыть того, что к чужим планетам летят уголовники и разномастные нарушители. Степан остро завидовал счастливцам, но пристрелить своего психолога не позволяло воспитание, а майора Чепурько было жалко. Да и оружия Муравью не выдавали.
— Сержант, — сказал ему вчера Чепурько, — ты не расстраивайся сильно, закончится контракт — ну и полетишь себе. Там и сообщение нормальное наладят.
— Когда закончится контракт, — сказал Муравей, — дорожка будет проторенной, и только и останется, что носить по ней бревна…
— Тоже верно, — согласился майор. — Дорожку проторят, грузовики пустят, срок полета сократится — сам прыжок-то мгновенный, это предпосадочный заход в систему разведать надо. Вот и будешь грузовики водить, на звезды любоваться.
Муравей вздохнул горько. Он-то хотел ступить на неизведанную землю. А вовсе не на покрытую площадками для гольфа.
Вот сейчас он и сидел, любуясь на передаваемый сорок четвертым каналом вид на «Неустрашимый». Красота! Королева человеческого муравейника горделиво зависла на орбите, и тонкой цепочкой огней тянулись к ней грузовые боты. Завтра — тот единственный раз, когда Степан сможет приблизиться к этой громаде. Еще повезло, что смена хорошо встала… Если честно, надо Чепурько говорить спасибо: сжалился над Степаном и сделал ему такой подарок. Муравей взял с полки книгу и принялся перечитывать «Правила стандартных грузоперевозок».
Раздалась мелодия «Трепетание крыльев бабочки» — пришло сообщение от Стипы. Муравей, ощущая, как душа наполняется легким трепетом, раскрыл послание. «Ну вот и все, — писала Стипа. — Прощай, Муравей. Рассказывать не буду, долго, да тебе будет и не интересно, но вот как получилось — лечу я, а не ты. Целую, люблю, забывай побыстрей». Муравей долго смотрел на невесомый экран, раскрывшийся над стопкой старых потрепанных книг о дальних морях, и чувствовал, как по сердцу сочится грусть. Нет, они встретятся, конечно, обязательно встретятся через пятнадцать лет. Он придет, прилетит к ней по проторенной дорожке. Когда у нее будут другие взгляды на жизнь, другие интересы, наверное, другая любовь и, может быть, дети, рожденные под чужим солнцем.
— В полет отправляются элементы, создающие угрозу нормальному существованию общества: преступники, не желающие жить по его законам, и экстремисты, не желающие принимать существующие традиции, — тараторила ведущая с модным в этом сезоне зеленоватым оттенком кожи. И при взгляде на нее совершенно непонятно было, что на других планетах может увидеть человек такого, чего не видел у себя дома. — Пусть же тратят свою энергию, покоряя чужие просторы!
Степан лег, а перед глазами стояли Стипа и таинственные миры. Он не заметил, как уснул.
Утром он встал и пошел в грузовые ангары. Вывел грузовик на орбиту, аккуратно подвел к «Неустрашимому» и смотрел на внутренности складского отсека, пока лапы грузчиков забирали привезенные упаковки с едой и инструментами. Потом полетел на базу, на полпути закрыл глаза и нажал красную кнопку.
…Тьма была бесконечной, а звезды — прекрасными. Где-то рвался из раскаленных недр огонь, где-то рождались новые светила, а в шлемофоне орал голос майора Чепурько:
— В чем дело, Муравей?! Сержант Муравей, почему катапультировались? Что случилось, Степан, Степан, ты меня слышишь?
— Слышу, — ответил Муравей. — Я лечу.
— Куда?!! — заорал Чепурько. — Марш на базу, придурок! Трое суток гауптвахты!
Степан ничего не ответил, продолжая разглядывать хороводом мелькающие звезды.
— Степа, Степушка, я тебя очень прошу, — уговаривал Чепурько. — Ну понимаю, ты переутомился, я выпишу отпуск, полетишь куда-нибудь… Ну чего ты, а? Тут смотри какое движение, врежешься ведь!
— Муравей, недоумок, марш на базу и не блокируйте движение! — рявкнул диспетчер линии.
Степан включил маневровые и, не прекращая тихо улыбаться, аккуратно повел капсулу к «Неустрашимому». Все ближе и ближе.
— Ты что делаешь, идиот? — заорал Чепурько.
— Дезертирую, — спокойно ответил Муравей.
Все смешалось на базе, в диспетчерской и даже, наверное, в разных вышестоящих инстанциях. В эфире творилось невообразимое. Сквозь гомон сотен голосов прорывались маты майора. Степан улыбался.
